Что, если? - Юлия Резник

Он сползает с нее медленно. Будто боясь спровоцировать любым неосторожным движением. Садится на четвереньки у ее ног. А вот с взглядом сложнее. Глухов его оторвать не может. Он девчонку будто заново открывает. Ищет в ней. Себя. Дарину… И не находит. А потом ругает себя за то, что это вообще не главное! Что он в принципе думает не о том. Тогда как гораздо важнее сейчас выяснить, как девчонка смогла на него выйти. Потому что после учебки и армии он… Ладно, он несколько раз менял свою биографию. По работе. Его прошлую личность стерли из всех имеющихся тогда баз. А потом банально создали новую.

Девчонка (он, хоть убейте, не может думать о ней как о дочери) переворачивается на бок и, подтянув к груди колени, надсадно дышит. Глухов чуть ее не задушил. А перед этим она сама едва не перерезала себе глотку, поверив, что он отдаст ее на растерзание толпе. Так себе вводные для знакомства с дочкой, не правда ли? И это Герман еще забыл, что ко всему прочему ее еще и избили.

Герман ложится на пол. Рядом. Закинув, испачканные кровью руки за голову, пялится в потолок. Они лежат как ложки в футляре. Только мужчина навзничь, а девчонка ребром. Так близко, что он кожей чувствует исходящее от ее тела тепло.

В голове пусто. В груди тесно. Слов нет. Хотя на языке вертится миллион вопросов! Он их задаст. Наверное… Только бы отдышаться. Ну и свыкнуться с мыслью о том, на кого у него час от часу вставал. Все это время.

Если, конечно, окажется так, что она и впрямь его дочь. А не мудака Игореши, из-за которого Герман в свое время едва не попал под трибунал. Потому что дурным был. И не смог сдержаться, когда лучшего друга со своей невестой застукал. Сейчас бы, конечно, он себя иначе повел. А впрочем, сейчас такая ситуация и не возникла бы. С тех давних пор у него нет друзей. И нет чувств. Чувства в его деле в принципе лишние.

– Твой дед…

– Алтанай, да.

– Ясно.

Одно непонятно. Почему она сразу не призналась о своих подозрениях? Секунду помявшись, Глухов повторяет свой вопрос вслух.

– Хотела присмотреться. Понять, – девчонка замолкает, чтобы облизать пересохшие губы, – нужно ли мне это.

Обдумывая сказанное, Герман на какое-то время виснет:

– А-а-а. Типа, проверить, достоин ли я такого счастья?

– Типа того, – хмыкает. – А почему «подозрениях»?

«У вас есть какие-то сомнения на этот счет?» – повисает неозвученным в воздухе.

Глухов перекатывается на бок, чтобы иметь возможность беспрепятственно наблюдать за Иманой:

– Послушай, я не хочу как-то опорочить память твоей матери, но помимо меня в то время у Дарины были и другие мужчины. Потому далеко не факт, что твой отец именно я.

Так странно об этом говорить. Лежа на твердом полу. Глядя в глаза друг другу…

Ну, давай. Ответь хоть что-нибудь! А она молчит. И медленно опускает веки, с трудом борясь со сном и усталостью. Это Глухов может понять. Бесконтактный бой требует колоссальной энергии. Даже удивительно, что ее хватило так надолго, после случившегося всплеска. По всему, девчонка разряжена в ноль.

Ругая себя, что не сделал этого раньше, Герман достает аптечку. Берет спиртовые салфетки, обтирает рану на шее у девушки. А та даже не морщится.

– У меня о матери нет ни одного светлого воспоминания. Вряд ли ее можно опорочить. Уж точно не в моих глазах, – шепчет Имана, едва ворочая языком: – Простите. Меня, кажется, сейчас вырубит…

И ведь вырубает. Даже когда Глухов поднимает Иману на руки, чтобы отнести ее в спальню, та ни на секунду не приходит в себя. Висит в его руках безвольной сломанной куклой.

– Пиздец, – комментирует Михалыч, когда Герман выходит в коридор.

– Помоги открыть дверь.

Герман осторожно опускает девушку на кровать. Машинально накрывает ее одеялом. Как будто делал это тысячи раз, когда она была маленькой. А поймав себя на этом, хмыкает.

– Есть хоть малейший шанс, что она сказала правду? – интересуется стоящий за спиной Глухова начбез.