Преданный друг - Юлия Леру

— Онаведь вернулась сюда когда?.. Два или три месяца назад?..

— И что?

Ульяна Алексеевна уперлась локтями в стол и, сцепив в замок пальцы рук, положила на них подбородок.

— Ведь целых пять лет она тебя мучила, — сказала она, качнув головой, будто удивляясь Егору и себе, тому, что ему приходится объяснять такие очевидные вещи. — Пять лет с Лавриком жила — и вот, стоило приехать и поманить пальцем, и ты тут же побежал за ней, как телок на веревочке. Ты вообще помнишь, что у нее есть ребенок от Лаврика?..

— И что? — снова спросил он, не желая и не имея сил здесь и сейчас что-то объяснять.

— А то! — раздраженно огрызнулась мама. — Неужели ты не понимаешь, что это позор на всю деревню? Мало того, что они с Лавриком поиздевались над тобой, так теперь ты еще и его ребенка будешь воспитывать? Это позор: и для тебя, и для нас с отцом. Вся деревня глаза мне будет этим колоть. Неужели тебе все равно, что скажут люди?

— Люди? Мне все равно, что скажут посторонние люди, мама. — Он скрестил на груди руки, и мама, заметив это, нахмурилась. — И я все равно не понимаю, причем тут гордость. По-твоему, мне нужно было наказать Нику, вроде как преподать ей урок? Не разговаривать с ней пару лет? Вернуться к ней еще через пять, когда я решу, что онаискупила свою вину?

Мама резко отодвинула от себя чайную чашку.

— Значит, ты все-таки признаешь, что она виновата, — процедила она. — Что она изменила тебе, пока тебя не было, что сбежала, родила ребенка…

— Я никогда этого не отрицал, — сказал он.

И мама почти перебила, наклонившись к нему через стол и выпалив, будто дав залп из основных орудий:

— Тебе она не нужна!

Егор, не оборачиваясь, нащупал ручку конфорки и выключил плиту: к черту чай, он не собирается делать вид, что ничего не происходит.

Он никогда еще не был так близок к тому, чтобы оборвать мать и посоветовать ей не лезть в его жизнь, и все внутри протестовало при мысли о грубости, но ее резкие слова будто проводили между ними черту, к которой он подошел вплотную.

— Я сам разберусь, кто мне нужен, — сказал он, старательно выговаривая слова, чтобы звучать спокойно.

— В том-то и дело, что нет, — мама поджала губы и тяжело вздохнула, — ты не разберешься.

Он вздернул бровь.

— Почему это?

— Потому что ты слишком доверчивый. Потому что ты — как твой отец, добрая душа, готовая помогать любому, кто попросит.

— И это плохо?

Мама снова вздохнула, помолчала, будто подбирая слова, и наконец ответила: почти ласково, почти уговаривая его, убеждая посмотреть на все с другой стороны:

— Послушай, Егор, я ведь тебя очень хорошо понимаю. Никавернулась сюда одна, без мужа, с маленьким ребенком на руках, без источника дохода, кроме Лавриковых алиментов… Конечно, тебе ее жалко. Конечно, ты хочешь ей помочь… ты и Лаврик привыкли всегда ее защищать и помогать. Но спать в одной постели — это одно, а совсем другое — каждый день смотреть на бегающего рядом с твоей любимой женщиной ребенка и понимать, что она родила его от другого мужчины. И не просто от другого, а от того, с кем тебе изменила. А если он тебя возненавидит? Ты понятия не имеешь, какими манипуляторами могут быть дети. Ты не знаешь, как отреагирует Ника, как отреагируешь ты сам, если ее сын не сможет тебя принять и будет постоянно сравнивать тебя со своим настоящим папой.

Он не знал, мама была права.

Он не знал, он не умел предсказывать будущее, не умел предвидеть события и предугадывать последствия поступков, которые невозможно рассчитать.

Но никто в этом мире не обладал даром предвидения. Никто не мог сказать наверняка и без всяких сомнений: вот этот мужчина или вот эта женщина сделают тебя счастливым. Никогда не причинят боль. Никогда не разлюбят. Никогда не поймут, что ошиблись, связав с тобой жизнь — и не заставят тебя самого осознать, какую же страшную ошибку ты совершил.