Уважаемый господин М. - Герман Кох (2014)

– И вот еще… – раздался голос Лауры. – Смотри-ка, что это? Коренвин[1]. В бутылке еще что-то есть. Хочешь? Стопочку коренвина?

«Нет, – мысленно произнес я. – Никакого коренвина». Но Лаура меня не услышала.

– Ну как тут скажешь «нет»! – крикнул господин Ландзаат. – Мне, конечно, еще надо ехать, но стопочку-то можно.

И тогда он повернулся ко мне лицом – и подмигнул. Подмигнул, обнажая в улыбке свои длинные зубы. Полностью, до самых посиневших десен.

Я смотрел не на его лицо, а только на рот и зубы. Сам я, будь у меня такие зубы, сводил бы улыбки к минимуму. В мыслях я увидел, как господин Ландзаат откусывает кончик морковки. Потом представил себе, как он берет двумя пальцами буковый орешек. Вонзит он в орешек свои зубы или припасет его на долгую зиму?

Есть два вида учителей. Первые ведут себя как взрослые. Они хотят, чтобы к ним обращались на «вы», не терпят в своем кабинете возражений и глупых шуток, не умеешь себя вести – постой-ка часок в коридоре или отправляйся с запиской к директору. Во всем они подчеркивают неравенство между собой и своими учениками. Единственное, чего они требуют, – это уважение. Обычно они его и получают.

Учителя другого вида прежде всего боятся. От страха присаживаются на корточки. Для забавы дергают парней за волосы, играют с ними в футбол на школьной площадке, носят брюки и обувь, весьма отдаленно напоминающие наши; они в первую очередь хотят считаться симпатичными. Иногда мы, ученики, ненадолго им подыгрываем. Преимущественно из жалости. Мы делаем вид, что действительно считаем такого боязливого учителя симпатичным, мы держим его в заблуждении, что он пользуется нашей симпатией. Но между тем такой боязливый учитель пробуждает в нас звериный инстинкт. Животные могут почуять страх за многие километры. Симпатичный учитель – слабая особь в стаде. Мы терпеливо ждем подходящего случая. Минуты растерянности, когда симпатичный учитель спотыкается или поворачивается к нам спиной. И тогда мы все вместе бросаемся на него и рвем на куски.

Как авторитарные, так и боязливые учителя – это человеческая посредственность. Слова «средняя школа» говорят сами за себя. Только с виду там учат различным дисциплинам, в действительности же все сводится лишь к тому, чтобы шесть лет терпеть удушающую посредственность. Нигде нельзя почувствовать посредственность сильнее, чем в средней школе. Это атмосфера, проникающая повсюду, как запах из кастрюли с супом, которая слишком долго простояла на медленном огне. Кто-то убавил газ, а потом о кастрюле забыл.

– Ну как, еще терпите этот холод? – спросил господин Ландзаат.

Он пытался говорить весело. Он из кожи вон лез, чтобы понравиться, чтобы сделать вид, будто все в прошлом: отчаянные попытки заговорить с Лаурой на велопарковке, вздохи в телефонной трубке, торчание под окном ее спальни. Что было – быльем поросло, хотел он сказать. Не надо меня больше бояться.

Но он все еще стоял, грея руки у печки. Он стоял слишком близко к нашей постели. Он не должен был приходить.

Прежде чем я успел ему ответить, в комнату вошла Лаура с бутылкой коренвина и тремя стаканами. Это были не какие-нибудь стопочки, а стаканы для воды. Она сдвинула в сторону грязные тарелки, с которых мы утром ели яичницу со шпиком, и поставила стаканы на стол.

– Сколько сюда наливать? – спросила она, откручивая с бутылки колпачок.

– Не слишком много, – сказал я.

– Ха, выглядит недурно, – сказал господин Ландзаат.

Потирая руки, он отошел от печки и сел за стол. Лаура зажгла две свечки и поставила их на подоконник. На улице, похоже, стало чуть темнее, чем несколько минут назад: снова пошел снег.

– Ну, за здоровье! – сказал господин Ландзаат и поднял свой стакан.

Но поскольку ни Лаура, ни я даже не собирались пить вместе с ним, то он быстро поднес стакан к губам и сделал большой глоток.

– Ах, – сказал он, – вот что мне было нужно.

Он бросил взгляд на грязные тарелки: