Уважаемый господин М. - Герман Кох (2014)

– Что, классно в таком домике без родителей? Делать все, что хочется?

Лаура нахмурилась. Она вертела стакан своими красивыми длинными пальцами, но не сделала еще ни глотка.

– Зачем ты пришел? – спросила она тихо, не глядя на историка.

Господин Ландзаат снова поднес стакан к губам, но, не отпив, поставил его обратно. Потом он чуть подался вперед и положил руку на стол, рядом с Лауриными пальцами вокруг стакана. От моего движения в стуле что-то хрустнуло.

– Лаура, – сказал он, – я пришел сказать тебе, что сожалею. Не о том, что… мы, не о нас двоих, этого мне не жаль, но что… потом. Я не так… я вел себя как школяр. Я не должен был тебе названивать. Но я просто не мог принять, что все прошло. Теперь могу.

Он снова улыбнулся, обнажив свои длинные зубы. Под действием тепла от печки и первого глотка коренвина на его серых щеках появились два маленьких розовых пятнышка. «Как школяр», он сказал. «Я вел себя как школяр». Я не чувствовал себя прямо задетым, потому что не был школяром. Подростком – да, но не школяром. В этом боязливом мужчине, который сравнивал себя со школяром, было прежде всего что-то жалкое.

Лаура смотрела на него молча. Господин Ландзаат снова поднес стакан к губам и залпом выпил оставшееся. Потом он вытер губы тыльной стороной ладони. Губы его были уже не темно-синими, а скорее красными.

– Лаура, я хотел спросить тебя, сможешь ли ты меня простить, – сказал он. – Для того я и пришел. Попросить у тебя прощения.

– Ладно, – сказала Лаура.

Господин Ландзаат глубоко вздохнул. Я увидел, как что-то мелькнуло у него в глазах. Я сделал первый глоток из своего стакана, а потом как-то резковато поставил его обратно на стол. Историк искоса взглянул – не на меня, только на стакан.

– Надеюсь, что скоро, после каникул, мы опять сможем просто сидеть друг против друга в классе, – продолжал он. – Что мы сможем нормально обходиться друг с другом. Как друзья. Что мы сможем остаться друзьями.

– Нет, – сказала Лаура.

Господин Ландзаат уставился на нее.

– Нормально обходиться в классе – ладно, – сказала Лаура. – Это зависит главным образом от тебя. Но я не хочу, чтобы мы были друзьями. Ты мне не друг. И никогда не был.

Я почувствовал, как во мне из глубины поднимается тепло. Оно возникало где-то под животом и перемещалось наверх. Это было не такое тепло, как от печки. Это тепло пришло изнутри. Гордое тепло, которое просилось наружу.

– Лаура, я понимаю, что я… свалял дурака, – сказал господин Ландзаат. – За это я теперь тоже приношу извинения. Я на время потерял ориентиры. Рассудок. Я… я больше не мог думать ни о чем другом. Но раз ты меня простила, мы же можем просто остаться друзьями? Мне бы этого очень хотелось. Может быть, надо, чтобы сначала прошло какое-то время, но потом… я хочу сказать, скоро мы будем несколько раз в неделю видеться в классе. В школе. В коридорах, на лестницах мы будем встречаться. И что-то же было, Лаура. Это тоже не пустяк. Ты мне очень нравишься, для меня это не пустяк. Странно было бы делать вид, что никогда ничего не было.

У меня в голове крутилась одна фраза. Это была фраза из какого-то фильма. «Может быть, ты плохо слушал, дружище. Может быть, ты не слышал, что она сказала». Потом я встану в знак того, что разговор окончен. Самое время завести машину и продолжить путь в Париж.

Но я ничего не сказал. Я точно знал, что лучше ничего не говорить. На последних шагах через дорогу из Ретраншемента к дому я еще несколько раз прошептал, что ей не нужно ни о чем беспокоиться. Что я буду ее защищать. Но Лауре была не нужна никакая защита. Она все делала сама. Господин Ландзаат лежал на спине. Он лежал на спине, как ложится на спину собака, чтобы в знак покорности показать более сильному противнику свое самое уязвимое место.