Он имел в виду сложившийся у них порядок: Тира нажимала кнопку быстрого набора и выжидала один гудок, после чего таксист появлялся в условленном месте. «Дядюшка», по традиционному камбоджийскому обращению, Чам и впрямь по-родственному опекал девушку. Приобрести для Тиры местный мобильный номер тоже была его идея – и для удобства, и для ее безопасности. Старый таксист понимал важность сегодняшней поездки. Не каждый день, сказал он Тире в такси, встречаешь тех, кто может пролить свет на судьбу твоих близких, кто был с ними до последнего дня, на чьих руках они испустили последний вздох. Узнать, что они действительно мертвы, даже без доказательств в виде останков или пепла, означает обрести хоть какой-то душевный покой, отделить пропавших без вести от ушедших навсегда.

Сам мистер Чам пошел бы на край света, лишь бы узнать, что сталось с его первой семьей – женой и детьми: он до сих пор постоянно видел их в толпе и слышал их голоса в рыночном гаме.

– Странная штука, я ведь их не узнаю, если вдруг встречу… – после этих слов у таксиста сделался пораженный вид, будто он и сам не поверил, какие сокровенные вещи доверяет своей пассажирке.

Девушка и сама удивлялась, насколько она стала доверять мистеру Чаму и полагаться на него. Прежде от бывшего красного кхмера она убежала бы со всех ног, но сейчас убедилась, что они в одной лодке: ее поиски стали его поисками. Таксист полностью посвятил себя ежедневному квесту Тиры, готовый в любое время везти клиентку куда угодно.

Спускаясь по ступеням, девушка видела, что от Ват Нагары времен ее детства почти ничего не осталось: павильоны явно выстроены недавно, территория стала меньше по сравнению с тем, что ей помнилось, – может, из-за новой кирпичной стены и серого раствора в кладке, который еще не покрыла черно-зеленая плесень, похожая на жилки, пронизывающие стены.

Сохранились старые деревья, помнившие времена до переворота, но ни одно строение не показалось знакомым. Однако резонанс былого чувствовался повсюду: под ногами Тира ощущала следы своих детских прогулок. Она словно бы шла рядом с пралунгом маленькой себя, и пралунг иногда убегал вперед, показывая дорогу. Девушке помнилось, что тогда, как и сейчас, здесь было зелено и уютно, а во время празднеств бесконечный (стены тогда не было) простор расцвечивался яркими красками: земля переходила в воду, вода – в лес, лес – в облака.

Всюду, куда хватало взгляда, виднелись огненные пятнышки: оранжевые, коричные и буро-красные монашеские рясы развевались среди листвы и ветвей, как осенние кроны деревьев в Миннеаполисе. Тира помнила, как американская осень поразила ее своей тропически яркой гаммой, когда они с Амарой прилетели в США в октябре 1980 года. Цвета одной любви перетомились в другую. Тира осознавала, что прежде чем осмыслить свою любовь к отцу, матери, близким, она любила эту землю, в своей наивности понимая родину не как определяемую границами, географией и связями с другими государствами, а только сокровенным ощущением семьи, безопасности и дома. Мир сжимался и расширялся, стремительный и не знающий преград, как ее воображение. Став старше, Тира узнала о территориях с четко размеченным периметром, неоднократно измененным войнами и революциями. Нанесенным кровью. Однако сейчас, спускаясь по ступеням вихары, Тира понимала, что никогда не перестанет любить здешний край, людей, природу, никогда ее не отпустит. Она смогла принять чужую страну как дом только потому, что знала, каково это – жить на своей земле, где все родное, безопасное и откуда ты искони.

Она направилась к деревянным хижинам, где жили монахи и куда, как ей сказали, женщины обычно не допускаются, кроме нхом – родственниц насельников.

– Но в вашем случае я не вижу никаких препятствий, – сказал ей утром почтенный Конг Оул, – к долгожданному воссоединению.

Тиру удивило, что настоятель сказал «воссоединение», а не «встреча». Может, он знает, что она уже приезжала?