– Вам есть о чем поговорить, – заверил настоятель и пророчески добавил: – И тогда вы решите, какой путь избрать.

Что Старый Музыкант рассказал настоятелю? О ее отце, о заключении в Слэк Даеке, где они вместе страдали, о преступлениях, которые они совершили? Или она надеется на слишком многое? Старый Музыкант ничего не обещал, кроме загадочных фрагментов, которыми уже поделился в своем письме, и старых инструментов, но что-то не давало Тире покоя: мысль, ощущение, даже нечто меньшее – смутная тоска, которую она не понимала.

При виде «коттеджа», о котором говорил настоятель, Тира не поняла, зачем так высокопарно называть утопающую в грязи лачугу, кое-как сколоченную из тонких досок, с огромными щелями. Она взглянула на белоснежную ступу в дальнем конце Ват Нагары, где золотыми буквами было выведено имя ее отца, и снова на «коттедж». Сердце затрепетало: Старый Музыкант ждет ее в этой тесной, темной хижине. Как он может здесь жить? Как здесь вообще можно жить? Однако за последние недели девушка уже убедилась, что в Камбодже любая крыша над головой отделяет тебя от тех, кто живет прямо на улице или ином клочке общественной земли.

Сейчас, оглядывая храмовую территорию, Тира усомнилась в правильности возведения ступ и вообще обиталищ для мертвых, раз живые лишены собственного угла, элементарного уединения, обеспечиваемого стенами и крышей. На углу возле ее отеля живет целая семья – всякий раз, выходя вечером пройтись, Тира видела молодую пару с дочкой школьного возраста. Вчера вечером папаша припарковал свое велотакси у уличного фонаря, чтобы дочка могла делать домашнее задание при свете. Когда начал моросить дождь, малышка открыла прозрачный пластиковый колпак и пристегнула его прищепками, оставив по бокам щели, как крошечные прямоугольные окошки. В этом коконе, похожем на пузырек воздуха, она читала учебник, обнимая школьный рюкзак с красным псом Клиффордом – такие продаются на здешних базарах среди груд пожертвованной старой одежды из Америки. Тира уже знала, что в Камбоджу свозят бросовое старье, от которого отказались даже Армия спасения и «Гудвилл». Обноски с чужого плеча, на которые никто не позарился, для жизни по остаточному принципу.

Но то, как девочка прижимала рюкзак к груди, показывало, как она им дорожит. Школьный рюкзак служил ей куклой, которую она ритмично баюкала, заучивая главу. Пес Клиффорд, хлопая ушами, качался вместе с хозяйкой, соглашаясь с вытверженным уроком; его когда-то яркий синтетический мех потускнел и засалился от бедности, но стал мягче от безграничной любви.

Малышка продолжала читать, даже когда свет фонаря стал слабее из-за сгустившегося тумана. Родители ходили вокруг велотакси, пристегивая к металлическому каркасу синий брезент и сооружая себе что-то вроде палатки. Поравнявшись с семьей, Тира сошла с тротуара, чтобы не вторгаться на их территорию, не посягать на святость их дома, пусть и лишенного самого необходимого. В тот вечер она гуляла по проезжей части.

Тира нерешительно остановилась на узкой тропке перед хижиной. Ей вдруг остро захотелось снова повернуться и убежать. Поиски отчего-то показались нелепыми и мелочными: что она надеется вернуть? Разве ее жизнь, все, что удалось заново создать в Америке, не компенсировала утраченного? Чего еще ей требовать, когда у других нет и этого и почти не на что жить?

– Здрасте, сэр! – послышалось рядом, и Тира обернулась на голос. Молодой монашек высунул голову из-за шафранового цвета рясы, висевшей на веревке между двумя согнувшимися молодыми гибискусами. Оглядевшись, Тира сообразила, что «сэр» – это она. Поколебавшись, на каком языке отвечать, она сказала по-английски:

– Ну, здрасте… сэр, – добавила она. Это развеселило ее собеседника. Он широко улыбнулся, отчего бритая голова и большие, как у эльфа, уши стали еще комичнее, и повернулся к другой тени, стоявшей рядом. Молодые деревца согнулись еще ниже под тяжестью выстиранной рясы; и второй юный послушник высунулся и крикнул: