Обитель - Захар Прилепин (2014)

— Откуда я знаю, кто ты такой, — в лицо выкрикнул Артёму командир. — Отведите его в ИСО за бумагами, — велел он дневальным.

Хасаев довольно грубо взял Артёма за руку — но едва вышел крикливый начальник, тут же ослабил хватку.

— Ты что, не знаешь, что тут такое? — спросил он на улице, прислонившись к самому уху Артёма. — Ты давно уехал, наверно? Здесь уже три дня проверка, всех арестовали: Кучераву, чекистов из ИСО, командиров дальних командировок. Тут такие дела, ты что. Надо меньше торчать на виду. А ты торчишь. В такой куртке, а торчишь.

От чеченца сильно пахло луком, возбуждением. Это был хороший запах.

— Иди, разбирайся, а потом приходи в роту, я тебя жду, брат, — сказал он очень проникновенно. — Сказали, ты с Эйхманисом работал, да? Потом, сказали, бил чекиста во дворе, да? Потом бил блатных? Ты сильный парень, приходи обязательно в роту. Что у тебя за командировка была, скажи коротко?

По двору брели очередные лагерники в свой наряд, обувь почти у всех была негодная, только у дневального Хасаева, шедшего рядом, отличные, по виду казацкие, сапоги. Выше голову Артём не мог поднять.

Вошли в ИСО, через минуту появился дежурный, тоже какой-то встревоженный, но Артём успел минуту проспать стоя.

Он чувствовал, что стоит посреди моря, под водою, но сухой.

Дежурный подплыл к нему, как рыба с вытянутым лицом: он весь плющился, этот дежурный, как будто человек рос не вниз, как полагается, а продолжался в области затылка, и длился, длился. Если заглянуть дежурному в рот — то там будет туннель. В этот рот можно засунуть руку по локоть и найти проглоченную наживку.

У Артёма начинался жар.

Он несколько раз повторил про себя слово «недосып», чтоб объяснить себе своё состояние. Но вникнуть в смысл слова было невозможно — оно странным образом было связано с кружкой чая, в которую недосыпали колотого сахара, а сахар был связан со снегом, который падал не ледяной пылью, а тяжёлыми кусками, словно его подтаскивали к самому краю неба — как к краю льдины, а потом спихивали вниз — в воду, которая по-прежнему была не сладка.

Начало разговора с дежурным Артём не помнил, хотя участвовал в этом разговоре.

Когда он пришёл в себя настолько, чтоб разговор завершить, — уже было поздно, и чеченец ушёл, не прощаясь, зато два красноармейца повели Артёма через двор. К ноге Артёма было привязано слово «карцер» и стучало при каждом шаге о брусчатку двора.

— Куртку отдал бы, всё равно расстреляют, — предложил красноармеец ещё на улице. — А я тебе курева. Ты вон прожёг её сзади. А тебе её ещё и продырявят. Дело ли.

Артём промычал несогласно.

Красноармеец схватил его за шею, придавив к стене, Артём изловчился и плюнул, слюна повисла на губе — но напугала ведь, — потом как-то вывернулся, толкнул на миг опешившего надзорного в грудь.

Второй конвойный охолонил своего товарища: да ладно, оставь его, ты вообще знаешь, кто это, может, не стоит его раздевать?

— Его всё едино под размах отправят, ты не видишь? — огрызнулся красноармеец, но отстал.

Напоследок всё-таки сказал Артёму:

— Я тебя и стрельну. Зря не отдал куртку. Так бы по-доброму сделал. Но ты сам не захотел. Стрельну по-злому.

Артём вытер слюну с лица.

Куда его привели, он позабыл, пока шёл.

Раздался железный перехруст — открыли замок.

Скрип — дверь распахнули.

Грохот — дверь захлопнули за спиной.

Ещё раз перехруст — снова замок.

Вся связка ключей, пока закрывали, звенела в мозгу у Артёма.

Камера и камера. В камере было несколько человек, у них были знакомые лица.

Он не помнил ни одного имени, но людей знал, и очень близко.

Лежанки в три яруса.

Одни нары были пустыми, в самом низу, Артём поспешил туда.

Его окликнули: не твоё, стой! — но он не послушался.

* * *

Лучше и нельзя было придумать: он спал.

Он спал в таком месте, куда не достигнет ни одна вода.