Обитель - Захар Прилепин (2014)

Едва заснул, его, матерясь, потянули за ногу, но он отбрыкнулся, привстал на локте, забыл все слова и зарычал — отчего-то это никого не удивило. Если б его спихнули на пол, он бы не проснулся. Его не спихнули.

Он не знал, сколько проспал, и ему никто никогда не сообщил об этом.

…Когда Артём проснулся, в камеру выставили ведро горячей воды.

Кружки у него не было, и он выпил последним то, что оставалось, подняв ведро.

Допил — и вдруг заметил, что его жар прошёл.

Вскоре пустое ведро забрали, зато втолкнули растерянного, раскрасневшегося — пуговицы до самого живота то ли расстёгнуты, то ли оторваны — Горшкова.

Артём долго тёр глаза, ничего не понимая.

Горшков сел на лавку, ровно напротив Артёма, поначалу не узнав его в полутьме.

— Принял отчёт? — спросил Артём.

Он так хорошо поспал, что на него напал весёлый стих.

А может, он просто наконец рехнулся.

— Что? — спросил Горшков, вглядываясь.

Ещё один заключённый внимательно смотрел на Артёма, — а это уже был Ткачук; тоже неожиданно.

— Закрой пасть, шакал, — велел Горшков.

— Гав, гав, — ответил ему Артём, улыбаясь, и направился к параше.

Ничего ещё не поняв, он уже о многом догадывался.

Казематная охрана между тем так и стояла на входе, спутав списки и никак не понимая, кого им нужно забрать отсюда.

— А, вот… чёртова фамилия. Горя… Горя?

— Горяинов! — подсказал Артём, с журчанием делая своё дело.

— Обоссался уже, — посетовал тюремщик, нетерпеливо звякая ключами.

По полу, наискосок, никого не боясь, пробежала крыса и не очень ловко вползла в стенную щель, хвост торчал так долго, словно она дразнилась.

Артём уже выходил, с трудом заправляя свои ватные штаны, а хвост так и не исчез.

На улице был день. Только неясно — тот же или уже следующий день.

Лагерники ретиво мели двор. Во дворе никто не курил и не галдел.

Навстречу из ИСО вышла Мари, увидела Артёма и несказанно обрадовалась, потом наконец догадалась, что его ведут под конвоем, и в той же мере удивилась.

— Куда его? — спросил дежурный.

— А я знаю? — сказал конвойный — по виду будто собирающийся сбежать при первой же возможности.

— Веди в секретариат, там разберутся, — сказал дежурный помощнику.

В ИСО тоже было непривычно тихо и пусто — то ли вообще никого не осталось в кабинетах, то ли все запечатали рты и закрылись.

— Горяинова сюда? — спросил помощник дежурного у секретаря — нервного парня, чуть косого и рано облысевшего: волос у него не было ровно до середины головы, а потом росли очень густо и высоко. От этого секретарь имел вид одновременно и учёный, и придурковатый.

Артёму он был незнаком. Что-то в лице секретаря было такое, что говорило о его недавнем приезде на Соловки. Здесь все были обветренней, взрослее. В глазах у всех здесь отражалось что-то соловецкое, особое.

— Пусть в коридоре… — сказал секретарь; видимо, полные фразы произносить ему было не по должности.

Артёма посадили на лавку в коридоре, помощник дежурного ушёл. Дверь в секретариат оставили открытой, и Артём мог видеть секретаря, а секретарь его.

Этажом выше кто-то пробежал. Этажом ниже зазвенел телефон, но голос человека, взявшего трубку, был не слышен.

Никто не охранял Артёма — он мог, например, пройтись туда и сюда. Ему так казалось. Но он сидел.

Секретаря вызвали в соседний кабинет, и он ушёл. На столе его остался стакан чая. Чай дымился.

Минут через десять раздались шаги — это шла женщина, и Артём эту женщину знал.

Это была Галя. Она была одна.

Артём встал и смотрел в её сторону. Выражение её глаз могло многое объяснить. Он всматривался, но ничего не понял, пока она не подошла.

Остановившись возле Артёма, еле слышно, почти одними губами, она очень быстро сказала: