Я, Всеслав - Ник Перумов (2008)

Не иначе, как сам Перун твоей рукой водил, девонька. Отыскать в море старых бумаг один-единственный бой…

– Мало у нас про него пишут, всё больше Дубосеково да Дубосеково, а он ведь самый важный был, этот бой. Прорвись немцы к Кубинке – развалился бы весь северо-западный фас московской обороны, фрицы вышли бы в тыл всей звенигородской группе войск, за спины к Пятой и Шестнадцатой армиям… и что тогда? Рабочие истребительные батальоны в уличных боях за Москву?

– А вместо этого? – Я по-прежнему не мог отвести глаз.

– Вместо этого… – она вдруг жёстко, по-мужски усмехнулась. – Генерал армии Жуков в свойственном ему стиле отдал приказ ликвидировать прорыв любыми средствами. В отличие от многих своих подчинённых, предлагавших подождать, пока немцы «утонут в снегах», он-то понимал, чем всё это может кончиться. Потери его не интересовали, немцев надо было остановить, даже если для этого придётся положить вдесятеро больше, чем потеряет враг. И отвратительный кровожадный Жуков, которого теперь принято пинать в любом школьном учебнике, сделал единственное, что ему оставалось: по чудом не разбомбленной железнодорожной ветке перебросил к Кубинке две ополченские дивизии, 4-ю и 5-ю московские; конечно, одно название, что дивизии, едва два полка и наберётся. Семь тысяч человек, запас третьей очереди, как сейчас бы сказали, все старше сорока пяти лет, на ком брони не было. Интеллигенты. Около тысячи винтовок, два пулемёта и сотня гранат на всех. «Оружие добудете в бою». И всего одна ночь, чтобы окопаться. А морозы-то ого-го какие, а земля-то мерзлая, а шанцевого инструмента – с полтысячи лопат. На других участках фронта под Москвой пулемётные гнёзда из замёрзших трупов складывали. И вот бой… наступает немецкий пятьдесят седьмой мотокорпус, вводят в прорыв свежую дивизию… две сотни танков… впереди – только ополченцы, без артиллерии, без минных полей, без авиации… траншей и тех нет… Смять их должны были, пройти как нож сквозь масло… тьфу, банальность… а вместо этого немцы разгромлены, на поле боя остаётся полторы сотни танков… С флангов наваливаются две свежие сибирские дивизии… отбросили.

Не совсем так всё было, но в главном верно.

– Мало ль такого за войну было? – тем не менее сказал я. – Когда из ничего, голыми руками останавливали?

– Не было! – жёстко отрезала она. – Танки голыми руками не остановишь. Писали про соломенный вал, который ополченцы подожгли, и танки остановились. Не верю! Артиллерийским огнём проделать пару проходов – дело одного часа, с немецкой-то организованностью и взаимодействием. Что-то иное их тогда остановило, не просто огонь!

– Не так это, ну да ладно, я-то здесь при чём?

– А при том! Алексеев Михаил Андреевич – слыхали про такого?!

– Слыхал… – медленно уронил я. Надо же. До чего докопалась эта пигалица!

– Ополченцев 4-й дивизии приняла под свою руку кадровая, 32-я стрелковая. И ополченец Алексеев командиром дивизии полковником Полосухиным представлен к ордену Красной Звезды. За что? «Подручными средствами уничтожил четыре танка противника». Это какими ж такими подручными средствами, Всеслав Брячеславич?.. А в списках-то четвёртой ополченской дивизии, когда формировалась она, никакого Алексеева Михаила Андреевича-то и нет! Александрович – есть, но и только. – Она перевела дух, схватила кружку с остывшим чаем, жадно припала к краю. – А потом… потом я села сканировать Новгородчину… старые сёла на севере… и наткнулась. На него. На Алексеева Михаила Андреевича. Ну, думаю, судьба. Стала проверять… перепроверять… наконец решилась, ребят вот взяла… и поехали. В гости. К бессмертному хранителю.

– Не бессмертному, нет, – я покачал головой. – Убить меня можно… хотя и не так легко. Вот Маша это как раз и собирается, похоже, сделать…