Я, Всеслав - Ник Перумов (2008)

– Поднял и в ход пустил именно под Кубинкой, – я не дал ей заговорить. – Не мог я больше сидеть сиднем, сидеть и смотреть. Не только за Москву тогда дрались. И не зря столицу на самолёте облетали, с иконой Казанской Богоматери на борту. Не стану на Неё лишнего наговаривать. Что было хорошего от Белого Христа – так то не от него, а от Неё шло. Встал я и пошёл ещё в июле, ещё до Смоленска. Меч нёс с собой… насмотрелся… – Я махнул рукой. Вспоминать то лето сил и по сей день не находилось. – Если сам поднимаешь Меч, есть ещё шанс, что он с тобой согласится, и тогда потребует свою цену – само собой, кровью. Ну, а если не согласится… о таком лучше и не думать, потому как тогда только и останется, что поскорее руки на себя наложить, в гнилом болоте утопиться, чтобы и следа никакого не осталось.

– Меч потребует платы? – полуутвердительно спросила Соня. – Человеческих жертв?

– Сотни тысяч жертв. Может быть – миллионы. Силами титанов так просто не забавляются. Есть и ещё одно… – я замешкался. – Может быть, даже тяжелее, чем эти жертвы.

– Что ж тогда? – взмолилась Соня.

Я вздохнул.

– Не мне нужно тебе всё это рассказывать. Ну, у кого ноги ещё ходят? Пойдёмте! Сам вас к Мечу отведу. У него и спросим. Ты, Соня, спросишь. На тебе знак Чёрного Перуна, тебе дорога ко мне указана была…

Все четверо вскочили, словно и не осталось за спиной тяжёлого перехода, глаза горят.

Заодно, подумал я, узнаем, и что здесь ваш пятый делает.

* * *

Ёж, само собой, никуда не собирался уходить с Киприи. Если Смертушка решила, что он годится только на роль подносчика патронов, то она жестоко просчиталась. Его, Ежа, использовать как куклу, как марионетку, мол, чалвэк, ну-ка, одна нога здесь, другая там, шоб нам сейчас же всё было, и шевелись, а то чаевых не заработаешь. Не-ет, с ним такие номера не проходят. Он докопается до сути. Тем более что «нутром чуял» – суть здесь имеется, и о-го-го какая.

Проследить за четвёркой оказалось делом нетрудным. Никто из них по лесам ходить не умел и хвоста за собой не почувствовал. И хотя считал себя Ёж крутым парнем, а вот мороз по коже драл его не раз, пока он пробирался лесной дорогой. Чудилась ему всякая чертовщина, злобные взгляды, недобрый шёпот, шорохи какие-то в кустах, так что рука сама ползла к висевшему на шее золотому крестику.

В отличие от Сони Корабельниковой Ёж в храмах бывал что ни воскресенье, не пропускал службы и соблюдал посты, как бабка с детства приучила.

– Не помешает, – только и отвечал Ёж, когда кто-нибудь решал пройтись по поводу его церковного рвения. – Да и с шакалами полегче. Они-то в первую голову среди атеистов или родноверов ищут.

Тем не менее Ежу ничто не мешало сообщать на исповеди только то, что он сам считал нужным.

– Пастыри недостойные тоже встречаются, – подколки товарищей парировались им совершенно спокойно. – Нечего языком трепать даже с ними и во искушение вводить.

Ячейка Ежа слыла куда более известной и отчаянной, чем даже четвёрка Смертушки. Им всегда всё удавалось. Случавшиеся же провалы (куда ж без них, неуязвимых не бывает!) никогда не затрагивали ядра; шакалам порою удавалось схватить кого-то из новичков, и без того не обременённых лишними сведениями.

И сейчас он шёл по следам за ничего не подозревавшей четвёркой, словно та самая гончая по окроплённой алым тропе.

Чего она сюда потащилась, Смертушка моя? Ну, пока-то не моя, но это, уверен, дело поправимое. Сколько было баб, а настоящего, такого как с ней, – не случалось.

Но ведь потащилась, думал Ёж, в свою очередь устраиваясь на ночлег. Что узнала, что разведала? Что может крыться в этакой глуши?..

В ту ночь, что Соня и её команда провели над тихой лесной речкой Рыбиной, Ежу снились странные сны. Наверное, самые удивительные за всю его жизнь; утром он проснулся с сильнейшей головной болью. Тем не менее подопечную Смертушку он не упустил, так и пробирался следом до самой деревни.