Восхищение (сборник) - Александр Матюхин (2021)

На том месте, где обычно спала жена, валялась подушка. Несколько секунд Глеб тяжело ворочал мыслями, пока не вспомнил, что жена осталась во сне, а тут, в реальности, никого не было и быть не должно.

– Нельзя столько работать, – пробормотал Глеб, разглядывая потолок в паутине трещинок. Он привык сваливать все свои печали на работу. – Выспаться бы, бухнуть – и забыть обо всем плохом.

Дурной сон отступил. Глеб откинул простыню, сел на кровати, шаря босыми ногами в поисках тапочек, и в этот момент большой его живот, «пивной», «трудовая мозоль», с треском разошелся надвое и дымящиеся внутренности вывалились на пол. В позвоночнике как будто что-то сломалось. Боли не было, нет, но подступила дикая паника, от которой захотелось взвыть.

Глеб упал на колени и оказался в луже крови и среди собственных кишок. Вонь стояла страшная, горло сковали частые спазмы.

– Нет, пожалуйста, не надо, нет!

В лихорадочной возне он принялся собирать и заталкивать обратно все, до чего дотянулся. Кошмар, как выяснилось, не отпускал, а накинулся с новой силой. В ноздри проникли запахи тухлой рыбы и ила, уголки губ конвульсивно подергивались, а в обрывках ночных воспоминаний всплыли кривые конечности, хруст шейных позвонков и почему-то лицо жены из сна, с расплывшимися от черной туши глазами. Показалось даже, что Глеб находится не в своей квартире, а все еще где-то на льду Фонтанки, среди наметенных сугробов, распластанный и раздавленный.

Он запихнул скользкое сердце глубоко под ребра, по-детски всхлипнул. Из коридора раздался звонкий детский смех – это сын Усачевых почти наверняка начал кататься на велосипеде от кухни до входной двери, сшибая все на своем пути. Смех привел Глеба в чувство.

Комната не изменилась, мир не изменился тоже, но вот за окном словно двигалась массивная туша густого мокрого снега. Ветер елозил по стеклам, а Глебу казалось, что сквозь снегопад выглядывает что-то огромное, в чешуе, с идеально круглым выпученным глазом. Таинственное и страшное, из сна.

– Что же это делается, а? – пробормотал он и заторопился в общий коридор.

В коммуналке вроде бы были заняты еще три комнаты, за каждой дверью горел свет, и было понятно, что Глеба в утренней субботней тишине слышали все. Он боялся, что сейчас выглянет кто-нибудь любопытный, увидит кровавые следы на дощатом полу, начнет орать от испуга, переполошит вообще весь дом, вызовет полицию – и тогда случится форменный ад. Но никого в коридоре не было, даже пацана на велосипеде. Разве что из кухни доносился бубнеж радио.

Поскальзываясь, Глеб прошмыгнул в ванную комнату, достал из шкафчика чей-то скотч и туго перемотал живот поперек несколько раз. Ощущения были гадкие. Будто внутри тела болталось желе, а к горлу то и дело подкатывало что-то кислое и дурное. Сердце, понятное дело, не билось. Легкие не набирали воздух. Работавший еще вчера организм сегодня безнадежно сломался.

Глеб помассировал виски, прислушался к внутренним ощущениям, но беспокойство не уходило, а даже нарастало. Хуже всего было то, что Глеб не понимал – жив он или мертв. С вывалившимися внутренностями вроде бы долго не живут. А если живут – то почему? Выходила какая-то чертовщина.

В зеркале на него смотрел тот самый Глеб, которым он, в сущности, и был. Одинокий, пятьдесят два года, сортировщик сырья на заводе по производству бумаги, живущий в коммуналке с мамой и несколькими соседями под боком. Правда, казалось, что он упускает какую-то мелочь, важную для жизни деталь. Никак не может ухватить ее.

Он подметил синяки под глазами, нездоровую бледность, выпяченные веточки вен, рассыпавшиеся по вискам и на морщинистом лбу. Усталость, чтоб ее. Вот и мерещится всякое. Для верности вдавил двумя пальцами скотч на животе – кожа податливо расступилась, обнажая окровавленный разрез с желтеющими краями.

– Чтоб тебя!