Мастер-класс - Кристина Далчер (2020)

Казалось, некто невидимый протянул мне руку и тащит меня, тащит, и все то время, что я лежала в родовой палате, этот некто твердил мне: Ты — это она, Эл. И я действительно была ею. Я была носительницей этой крохотной жизни и ее защитницей; только от меня полностью зависела эта малышка весом в восемь фунтов; я держала в своих руках тонкие, как у марионетки, нити, обладавшие великой силой, способные как оживить мою дочь и позволить ей жить дальше, так и убить ее. Для нее я была всем, я была всемогущей, всезнающей. Если бы она заплакала, я бы с легкостью ее успокоила. Если бы она заболела, я бодрствовала бы всю ночь, по четверть ложечки вливая в ее ротик лекарство от кашля, и вылечила бы ее. Если бы она оцарапала коленку, я бы поцеловала ее в ушибленное место, и коленка сразу перестала бы болеть. Точно так же все было и с Энн; и Энн я и дальше была готова помогать во всем; я бы лечила ее от болей в животе и утешала после ссоры с очередным мальчиком; я бы никому не позволила причинить ей, моей девочке, боль или вред.

А для Малколма я оставалась все той же Еленой Фишер Фэрчайлд. И просто не представляла, как объяснить ему — да это, пожалуй, и невозможно было объяснить, — что я уже не совсем я, что я перестала быть собой с того дня, как родилась Энн. Каждая из моих малышек что-то забирала с собой, покидая мое тело, срезая тонкие ломтики с моего «я» и оставляя там пустоту. Мертвое место. Мне даже казалось, что я как бы немного умерла, когда родилась Энн, а потом и еще немного — когда родилась Фредди.

Но, прижимая уснувшую Фредди к своей обнаженной груди, я упрямо шептала: «Я все для тебя сделаю, девочка моя. Обещаю».

И вдруг она шевельнулась и посмотрела на меня своими глазищами, которые останутся такими же большими и в три года, и в шестнадцать лет, и в восемьдесят; и всегда будут видеть окружающий мир с помощью одних и тех же оптических приспособлений. И поняв это, я вдруг заплакала.

Говорят, что подобная слезливость — это следствие послеродовой депрессии. Или выброса каких-то гормонов. Или бог знает чего еще. Но я-то уже понимала тогда, в чем суть этой сделки — или, если говорить простыми словами, обмена части моего «я» на рожденного мной ребенка.

Глава пятьдесят четвертая

Когда Марта Андервуд направилась прямиком ко мне, я тут же поняла: у меня крупные неприятности. А может быть, в беду попала Фредди, и это означает только одно: мне суждено еще немного умереть. Но на этот раз Андервуд меня удивила, ибо заговорила совсем иным тоном:

— Доктор Фэрчайлд, тут вам звонили, но я попросила перезвонить, чтобы вы могли поговорить из моего кабинета. — Она вздохнула и прибавила: — И дочку вы тоже можете с собой взять.

Первая мелькнувшая у меня мысль — Малколм передумал, решил все-таки сохранить семью и намерен немедленно для этого что-то предпринять; моя вторая мысль — Алекс действительно надо мной сжалился и позвонил в Мэриленд. Но потом я вспомнила те два слова, что были в перечне правил поведения в государственной школе, перечисленных в том официальном письме, которое я получила на прошлой неделе. По семейным обстоятельствам.

Бабушка.

Мы с Фредди покорно двинулись следом за Андервуд по заросшей травой дорожке в сторону административного корпуса. Маленькая ручка Фредди лежала в моей руке, и она, глядя на меня широко распахнутыми глазами, то и дело спрашивала:

— Мы едем домой?

О нет, думала я, но ей сказала только:

— Ш-ш-ш. Потерпи немного. — И несколько раз сжала ее руку в определенном знакомом ритме — так я всегда ее утешала.