Охота на охотника - Карина Демина (2021)

Надежда, что все вернется на круги своя. А если надежду эту поддержат чудом уцелевшие боярские роды, то… у них выйдет.

– Вижу, вы поняли. – Стрежницкий ощутил ледяное прикосновение. – Если бы все пошло как надо, вы бы ничего и не поняли. А так мне придется убивать вас собственноручно… ничего не сделаешь. Клятву крови и я нарушить не могу.

И нож в руке безумного – а в том, что этот мальчишка был безумен, Стрежницкий не сомневался – свидетельствовал, что речь идет не о шутке.

– А будете мешать, – сказал он Авдотье, которая силилась пошевелиться, но, на счастье свое, не могла, – я и вас убью. В этом есть своя романтика, если подумать…

Когда нож взрезал плотную ткань мундира, Стрежницкий лишь поморщился. Смерти он не боялся, но и умирать вот так, из-за чужой дури?

Не дождется.

У него хватило сил сдавить крохотную жемчужину в руке, и та треснула, выплеснув белесую волну силы. Отзываясь на сигнал, поднялись щиты, блокируя бальную залу, отрезая ее от внешнего мира.

А там…

Навойский не подведет. Не должен.

И хорошо, что рыжую убивать не пришлось. Не простили бы… Авдотья вот и не простила бы. Ишь, глядит с укоризной, будто бы он виноват, что так глупо получилось. Может, и виноват, только что ж теперь? Главное, чтоб сама выжила.

А она сумеет.

Пружанская ведь. Папенькина дочка.

Аглая Одовецкая полагала себя в целом человеком неплохим.

Нет, она была далека от пагубной мысли о собственной идеальности, зная за собой и грех честолюбия, за который не единожды пеняла ей матушка Серафима, и упрямства, и… и хватало их, грехов великих и малых, но у кого их нет-то?

Однако грехи – это одно, а…

– Дорогая, – бабушка в узком платье вызывающего черного цвета выглядела неприлично молодо. – Мне кажется, тебе пора покинуть это место. – Она всегда, волнуясь, начинала выражаться пространно, будто желая скрыть неприглядную суть за словами.

– Почему? – Аглая давно уж вышла из возраста, когда бабушку слушалась безоговорочно, испытывая перед нею немалый душевный трепет. Теперь вот трепет остался, но и силы появились переступить через него.

– Потому что если что и произойдет, то скоро… а ты последняя из рода и…

Стало холодно. И неуютно.

Захотелось вдруг сесть, сжаться в калачик и замереть, надеясь, что не увидят.

Не услышат. Не найдут.

Тук-тук-тук… кто это? Сердце стучит-стучит, перестукивается. Собственное, Аглаино. Всего-навсего приступ паники. Не первый, но и, как она знает, не последний. Плохо быть целителем, порой знания надежд не оставляют.

И хорошо, ибо их хватает, чтобы с самым первым порывом управиться.

Душно.

И Аглая привычно трогает горло. Когда-то она в панике срывала одежду, забивалась под кровать и там билась, задыхаясь… Когда-то.

Давно.

Все прошло, все ушло… нервы остались. Последние дни были напряженными, и это не могло пройти бесследно, ей ли не знать. А тут еще зал этот парадный, люди, которым всем любопытственно на отшельницу глянуть. Дай им волю, под юбки полезут, выискивая хвост, копыта или еще какое уродство. Ведь если она, Аглая, не уродлива, то зачем было ее от общества прятать?

Мысли эти вызвали злость.

– Дурно? – от бабушки не укрылось, и цепкие пальцы впились в запястье. – Дыши, будь добра, глубоко.

Аглая дышит.

Вдох по счету и выдох тоже. И голова кружится, а где-то там, далеко, мерещится огонь. Нет, это просто… перед глазами плывет.

Обманка. И верить нельзя.

Чему здесь гореть? Стены вот каменные. Аглая их потрогала, убеждаясь, что камень по-прежнему прочен, не спешит плавиться. И пол тоже мраморный. А что сполохи, так освещение… позолота… украшения на дамах и люстры хрустальные. Вот все одно к одному.

Надо лишь со страхом справиться.

И она справится. Справлялась же раньше? Справлялась. Сколько лет… просто очень уж не вовремя.