Атлант расправил плечи - Айн Рэнд (2011)

Риарден равнодушно взирал на опустошение, порожденное его собственным равнодушием. Несмотря на то, какую тяжелую борьбу пришлось ему выдержать в прошлом, он никогда не приходил к мерзкому отрицанию желания действовать. В моменты страданий он не позволял боли одержать победу: он никогда не позволял себе утратить стремление к радости. Он никогда не сомневался в предназначении мира и в величии человека, как его смысла и главной движущей силы. Много лет назад он с высокомерным пренебрежением думал о сектах фанатиков, возникавших в темных уголках истории, сектах, веривших в то, что человек оказался в ловушке недоброй Вселенной, где правит зло; оказался с единственной целью – подвергать себя мукам. Сегодня он понимал их восприятие мира, понимал, каким они хотели бы его видеть. Если весь мир такой же, как мир, который его окружает, то он не хочет касаться ни малейшей его частички, не хочет бороться с ним. Он – посторонний, ему больше нечего терять и не осталось интереса к жизни.

Дагни… желание быть с ней осталось единственным исключением.

И тяга эта не проходила. И вдруг – шок. Он понял, что сегодня не хочет спать с Дагни. Желание, не дававшее ему ни минуты покоя, постоянно нараставшее, подпитываясь уже самим своим существованием, стерлось. Странная импотенция, не от ума, и не от тела. Он, как всегда, страстно веровал, что она – самая желанная женщина на свете. Но из этого чувства родилось только желание желать ее, стремление чувствовать, но не само чувство. Оцепенение казалось безличным, будто коренилось не в нем и не в ней, словно секс принадлежал теперь тому миру, который Риарден покинул.

– Не вставай, останься в кресле. Ведь ты ожидала меня, я знаю, вот и хочу еще немного на тебя посмотреть.

Он произнес это, стоя на пороге квартиры Дагни, глядя на ее фигуру в кресле, на то, как радостно подались вперед ее плечи, когда она хотела подняться, и улыбнулся.

Он заметил – словно кто-то внутри него с отстраненным любопытством наблюдал за его реакциями, – что улыбка и внезапная радость его искренни. Он поймал себя на некоем чувстве, которое всегда испытывал, но никогда не мог определить, назвать, поскольку было оно и постоянным, и мгновенным: чувстве, запрещавшем ему видеть ее в моменты боли. Это было больше чем желание скрывать свои страдания из гордости. Риарден понимал, что нельзя выставлять свои переживания напоказ, чтобы ни одна новая нить, связующая их, никогда не была рождена болью или жалостью. Его привела сюда не жалость, и не за жалостью он пришел.

– Тебе все еще нужны доказательства того, что я всегда жду тебя? – она послушно осталась в кресле. В голосе не слышалось ни нежности, ни мольбы, только радость и игривость.

– Дагни, почему ты единственная женщина, которая в этом признается?

– Потому что другие женщины не уверены в том, что они желанны. Я уверена.

– Мне нравится твоя самоуверенность.

– Уверенность в себе – только часть того, о чем я говорю, Хэнк.

– А что остальное?

– Уверенность в моей ценности и в твоей.

Риарден глянул на нее, словно у него в голове мелькнула какая-то мысль, и она добавила, засмеявшись: – Я не могла бы быть уверенной, что удержу человека вроде Оррена Бойля, например. Он может вообще меня не захотеть. А тебе я нужна.

– Ты хочешь сказать, – медленно проговорил он, – что я вырос в твоих глазах, когда ты обнаружила, что ты мне нужна?

– Конечно.

– Это не похоже на реакцию большинства людей, которые хотят, чтобы их желали.

– Не похоже.

– Большинство людей вырастают в собственных глазах, если другие их желают.

– Я чувствую, что другие вырастают в моих глазах, если они меня любят. Именно так думаешь и ты, Хэнк, признаешься ли ты сейчас в этом или нет.