Атлант расправил плечи - Айн Рэнд (2011)

– То же самое будет происходить повсюду, где есть машины – машины, которые, по мнению грабителей, способны заменить наш разум. Авиакатастрофы, взрывы нефтяных цистерн, прорывы металла из домен, удары тока высокого напряжения, обрушения линий метро, падения эстакад – со всем этим они столкнутся. Те самые машины, что делали их жизнь столь безопасной, станут представлять собой постоянную опасность.

– Знаю.

– Знаю, что знаешь, но обдумывал ты это в конкретных подробностях? Позволял себе представить их зрительно? Представь себе ясную картину того, во что хочешь сунуться, – пока не решил, может ли что-то оправдать этот риск. Ты знаешь, что пострадают больше всего города. Города созданы железными дорогами и погибнут вместе с ними.

– Это верно.

– Когда железные дороги выйдут из строя, в Нью-Йорке через два дня начнется голод. Запасы продовольствия придут к концу. Нью-Йорк кормит континент протяженностью три тысячи миль. Как будут доставлять туда продукты? Директивами и воловьими упряжками? Но до этого жители вкусят все прелести агонии города: дефицит, разруху, голодные бунты, паническое бегство.

– Да.

– Сначала они лишатся самолетов, потом легковых машин, потом грузовиков, потом телег.

– Да.

– Заводы остановятся, остынут печи, замрут радиостанции. Потом выйдет из строя энергосистема.

– Да.

– Районы континента будет соединять лишь изношенная тонкая нить. По ней будет проходить один поезд в день, потом один в неделю – потом мост Таггерта рухнет, и…

– Нет, не рухнет!

Все повернулись на голос Дагни. Лицо ее было бледным, но более спокойным, чем при ответах на их вопросы.

Голт медленно встал и склонил голову, словно выслушивая приговор:

– Вы приняли решение.

– Приняла.

– Дагни, – сказал Хью Экстон, – мне очень жаль. – Говорил он негромко, с усилием, его слова словно бы силились, но не могли заполнить тихую комнату. – Я бы не хотел видеть этого. Предпочел бы что угодно, кроме сознания, что вы остались потому, что вашим убеждениям недостает твердости.

Дагни с видом полной откровенности развела руками и, обращаясь ко всем, негромко заговорила, не скрывая волнения:

– Важно, чтобы вы знали вот что: я так хочу остаться, что согласилась бы умереть в обмен на месяц, проведенный в долине. Но я выбрала жизнь и не могу выйти из сражения, которое, думаю, должна вести.

– Конечно, – почтительно сказал Маллиган, – если продолжаете так думать.

– Если хотите знать единственную причину, по которой возвращаюсь, скажу: я не могу заставить себя бросить на разрушение все величие мира, все то, что было моим и вашим, что создано нами и до сих пор по праву принадлежит нам, так как не могу поверить, что люди способны отказаться видеть, что они способны навсегда остаться слепыми и глухими к нам, поскольку правда на нашей стороне, и жизнь их зависит от того, примут они ее или нет. Они все еще любят жизнь – этого не вытравили из их разума. И пока люди хотят жить, я не могу проиграть это сражение.

– Хотят ли? – негромко произнес Хью Экстон. – Нет, не отвечайте сейчас. Найти и принять ответ нам всем было очень трудно. Унесите этот вопрос с собой как последнюю предпосылку, которая нуждается в проверке.

– Вы уезжаете как наш друг, – сказал Маллиган, – но мы будем противостоять всему, что вы будете делать, так как знаем, что вы неправы, но осуждать вас не станем.

– Вы вернетесь, – сказал Хью Экстон, – потому что это заблуждение, а не моральный крах, не акт капитуляции перед злом, а последняя жертва, которую вы приносите своей добродетели. Мы будем вас ждать, и, когда вы вернетесь, Дагни, вы поймете, что не должно было быть никакого конфликта между вашими желаниями, столь трагичного столкновения ценностей, которое вы так хорошо переносите.

– Спасибо, – сказала она, закрывая глаза.