Атлант расправил плечи - Айн Рэнд (2011)

– Нужно обсудить условия вашего отъезда, – сказал Голт; говорил он бесстрастным голосом служащего. – Во-первых, вы должны дать слово, что не раскроете никаких наших секретов: ни нашего дела, ни нашего существования, ни этой долины, ни места своего пребывания в течение месяца ни одному человеку во внешнем мире, ни в какое время, ни с какой целью.

– Даю слово.

– Во-вторых, вы ни в коем случае не должны пытаться отыскать эту долину. Вы не должны появляться здесь без приглашения. Если нарушите первое условие, это не подвергнет нас серьезной опасности. Если нарушите второе – подвергнете. Мы никогда не находились в зависимости от чьей бы то ни было доброй воли или обещания, за нарушение которого невозможно взыскать. И не можем ожидать, что вы поставите наши интересы выше собственных. Поскольку вы считаете свой курс верным, может наступить день, когда вы сочтете нужным привести в долину наших врагов. Поэтому таких возможностей мы вам не оставим. Вас отправят из долины на самолете, с повязкой на глазах, самолет пролетит достаточное расстояние, чтобы вы не могли проследить курс.

Дагни кивнула:

– Вы правы.

– Ваш самолет отремонтирован. Хотите получить его, оплатив ремонт из своего счета в банке Маллигана?

– Нет.

– Тогда он останется здесь до тех пор, пока не сочтете нужным заплатить за него. Послезавтра я вывезу вас из долины на своем самолете и оставлю в пределах досягаемости других видов транспорта.

Дагни кивнула:

– Отлично.

Когда они вышли из дома Маллигана, было уже темно. Тропа к дому Голта проходила мимо хижины Франсиско, и они возвращались втроем. В темноте виднелось несколько светящихся окон, по тропинке медленно вились первые полосы тумана, словно тени, насылаемые далеким морем.

Шли они молча, однако сливающиеся в единый ритм звуки их шагов походили на речь, внятную и не произносимую больше ни в какой форме.

Через некоторое время Франсиско сказал:

– Это ничего не меняет, только делает путь немного длиннее, и последний его отрезок всегда самый трудный – но он последний.

– Буду надеяться, – сказала Дагни. Чуть погодя негромко повторила: – Последний самый трудный, – и повернулась к Голту: – Можно обратиться с одной просьбой?

– Да.

– Отпустите меня завтра?

– Если хотите.

Франсиско вскоре заговорил снова, словно обращаясь к какому-то недоумению в ее сознании; в интонации его голоса звучал ответ на вопрос:

– Дагни, мы все трое влюблены, – она резко повернула к нему голову, – в одно и то же, пусть и в разных формах. Не удивляйся, что между нами нет размолвок. Ты будешь одной из нас, пока остаешься влюбленной в свои паровозы и рельсы, – они приведут тебя обратно к нам, сколько бы ты ни сбивалась с пути. Невозможно спасти только человека, без страсти.

– Спасибо, – негромко сказала она.

– За что?

– За… то, как ты говоришь.

– Как я говорю? Скажи, Дагни.

– Словно… ты счастлив.

– Я счастлив – точно так же, как и ты. Не говори, что испытываешь. Я знаю. Но, видишь ли, мера ада, который ты способна вынести, и есть мера твоей любви. Для меня было бы невыносимым адом видеть твое равнодушие.

Дагни молча кивнула, ничто из того, что испытывала, она не могла назвать радостным, однако понимала, что он прав.

Сгустки тумана проплывали, будто дым, по лунному диску, и в рассеянном свете Дагни не могла разглядеть лица мужчин, между которыми шла. Она воспринимала только их прямые силуэты, четкий ритм их шагов и собственное чувство, вызывающее желание идти и идти, назвать эту чувство она не могла, но знала, что это не сомнение и не страдание. Когда они подошли к хижине, Франсиско остановился и приглашающе указал обоим на дверь:

– Зайдете, поскольку это наш последний вечер вместе перед долгим расставанием? Выпьем за будущее, в котором все мы трое уверены.

– Уверены ли? – спросила Дагни.

– Да, – ответил Голт.