– Что они делают, Том? – спрашивает Мэлори.

Он слушает – за деревянными стенами свободное пространство. Однако ветер не гуляет свободно – он встречает препятствия на пути.

– Том! – торопит Мэлори.

Голос у нее испуганный. Мать всегда напугана. Доказывая, что причин для паники нет, она прекрасно понимает: вполне возможно, это конец. Повязка не защитит.

Том направляет ухо к потолку.

Сколько их? Зачем они там сидят? Если не замышляют плохого, если действительно никогда не нападали… зачем тогда сторожат на крыше?

– Не знаю, – отвечает на вопрос матери Олимпия.

А Том должен знать. Это его обязанность. Олимпия непостижимым образом умеет точно определять, где находится тварь. А он, Том, всегда слышит, что эта тварь делает и даже что собирается сделать.

Сейчас он направляет ухо к чердаку.

Интересно, Олимпия тоже слышит?..

Под крышей кто-то есть.

С балки слетает птица, она кричит пронзительно и жалобно, в ее песне нет ни ритма, ни мелодии, ни начала, ни конца. Мэлори крепче сжимает руку Тома. Птица проносится мимо них и врезается в деревянную стену. Падает на солому, снова взлетает и снова бьется о доски.

Снова падает. Снова взлетает.

Снова с размаху врезается в стену.

– Тварь пробралась на чердак, – говорит Том.

Мэлори встает.

– Уходим, – решает она. – Немедленно!

Том с Олимпией подчиняются без разговоров. Том шарит в темноте в поисках своего рюкзака. Ему хуже, когда он не чувствует мать рядом. Вдруг тварь проберется вниз?

Вдруг она специально его ищет?

– Зачем ты вытащил рукопись? – успевает спросить Мэлори.

Они продвигаются к выходу. Том думает о жителях Индиан-Ривер – готовых к эксперименту, не похожих на Мэлори и его самого.

– Что там, Том?

– Мама, – шепчет Олимпия, – тварь идет к нам.

Это правда. Том тоже слышит.

– Вперед! – торопит Мэлори.

– Ты взяла бумаги? – спрашивает Том.

Он должен был спросить. Ему необходимо знать. Он ни за что бы не оставил рукопись здесь.

Вместо ответа Мэлори опять берет его за запястье. Затем ее пальцы пробегают по всей руке – проверить, спущен ли рукав. Конечно, спущен.

Том вздрагивает от прикосновения – оно напоминает ему о контакте с тварью – и снова пытается вытеснить страх, избавиться от липкого чувства. И на какое-то время получается. Мать тянет его к двери, за спиной дыхание сестры, они окружены тварями. А к Тому на краткий миг возвращается бесстрашие.

Мэлори раскрывает двери. Ночь еще холоднее – он чувствует прохладу на носу, губах, подбородке.

– Олимпия? – зовет Мэлори.

Почему она перестала обращаться к нему? Подозревает в безумии?

– Тварь прямо в дверях, – сообщает Олимпия.

На чердаке жалобно скрипят балки.

– Назад! – говорит Мэлори.

– Стойте! Она отходит.

Тварь освобождает им путь.

– Идемте! Быстрее! – говорит Олимпия.

Мэлори первая, Олимпия за ней, Том замыкает. Напоследок он оборачивается.

Скрипит приставная лестница, которая ведет на чердак.

Шуршит солома.

Том думает об Афине Ханц. Олимпия хватает его за рукав и тянет наружу.

– Закройте лица! – приказывает Мэлори.

В голосе теперь откровенная истерика.

Они сбегают из амбара. Том прикрывает лицо. Бесстрашие – удивительное, ни с чем не сравнимое чувство, которое он только что испытал. Оно ушло, как он ни старался. Сможет ли Том его вернуть?

Индиан-Ривер.

Название не выходит из головы. Эти слова словно впечатались в сознание, пылают огромными огненными буквами – зовут сквозь мрак. Говорят ему: «Ничего, дружище, нам тоже страшно, но либо идти на риск, либо – жить вполсилы».

Нужно пробовать. Изобретать. Как в Индиан-Ривер. Мы хозяева, так ведь? Не трусь, Том!

Не трусь!

– Том! – окликает Мэлори. – Пошли!