Тысяча сияющих солнц - Халед Хоссейни (2008)

Небо над головой безукоризненно голубое, ни облачка.

– Как тихо, – прошептала Лейла. Маленькие лошади и овцы внизу перемещались в полнейшем безмолвии.

– Вот что сильнее всего врезалось мне в память, – кивнул Баби. – Тишина и спокойствие. Мне хотелось, чтобы вы тоже это испытали. И еще мне хотелось, чтобы вы воочию убедились, какое у вашей страны наследие, прикоснулись к ее богатому прошлому. Чему-то вас могу научить я. Что-то вы почерпнете из книг. Но есть и такое, что надо увидеть собственными глазами. И прочувствовать.

– Смотрите, – отозвался Тарик.

Над деревней парил ястреб.

– А ты маму сюда привозил? – спросила Лейла.

– Много раз. И до рождения мальчиков, и после тоже. Мама обожала приключения, была такая бойкая, жизнерадостная. А как она смеялась! Вот почему я на ней женился – мне вскружил голову ее смех. Честное слово. Устоять было невозможно.

Волна любви захлестнула Лейлу.

Баби теперь всегда будет вспоминаться ей таким: локти на каменной стенке, руки подпирают подбородок, глаза щурятся от солнца, волосы треплет ветер…

– Схожу посмотрю пещеры, – сказал Тарик. – Только осторожнее.

– Слушаюсь, Кэка-джан[30].

Три малюсеньких человечка внизу беззвучно переговаривались о чем-то. Над их головами трепетали желтые, оранжевые и красные листья.

– Я очень тоскую по мальчикам, – признался Баби. Глаза у него заблестели от непролитых слез, подбородок задрожал. – Может, по мне этого не видно. Мама – она вся как на ладони, и в горе, и в радости. Я – другой. Но смерть мальчиков меня просто подкосила. Дня не проходит, чтобы… Это так тяжело, Лейла. Так тяжело.

Баби вытер рукой глаза. Голос его пресекся. Сжав зубы, он несколько раз сглотнул.

– Какое счастье, что у меня есть ты, – помолчав немного, опять заговорил он. – Каждый день я благодарю Господа, что он даровал мне тебя. В черные дни, когда мама не помнит себя от горя, мне кажется, ты все, что у меня есть на этом свете.

Лейла припала к его груди. Баби вроде бы даже слегка напугался. Чуть помедлил, поцеловал дочь в макушку, неуклюже обнял.

Они немного постояли, тесно прижавшись друг к другу.

– Как бы я ни любил эту землю, порой мне хочется уехать отсюда, – признался Баби.

– Куда?

– А куда глаза глядят. Сперва в Пакистан, наверное. Там придется подождать год-два, пока оформят документы.

– А потом?

– Мир велик. В Америку, например. Куда-нибудь поближе к морю. В Калифорнию. Нашел бы работу, и через несколько лет, поднакопив денег, мы открыли бы афганский ресторанчик, маленькое скромное заведение, несколько столиков, пара ковров, фотографии Кабула на стенах. Мама готовит так вкусно, что в наш ресторан сразу выстроится очередь.

А ты бы продолжила образование. Ты ведь знаешь, как я к этому отношусь. Образование прежде всего. Сначала средняя школа, потом колледж. А в свободное время, если захочешь, будешь помогать нам в ресторане: принимать заказы, наполнять водой кувшины и все такое прочее. Мы обслуживали бы дни рождения, свадебные церемонии, празднования Нового года. У нас бы собирались афганцы-эмигранты. А поздним вечером, когда ресторан опустеет, мы бы втроем пили чай. И усталость была бы приятной, потому что день выдался удачный.

Баби смолк. Лейла тоже не произнесла ни слова. Они знали, что мама не стронется с места. Пока Ахмад и Ноор были живы, она и мысли не допускала, чтобы уехать из Афганистана. А уж теперь, когда сыновья ее обратились в шахидов… Это было бы предательство по отношению к ним, героям, пожертвовавшим собой.

У Лейлы в ушах гремел голос матери: «Да как тебе в голову такое взбрело? А, братец? У меня в жизни одно утешение: я хожу по земле, политой их кровью. Нет. Никогда».

А Баби без нее никуда не поедет. Хотя сейчас жена из нее такая же, как и мать. Прочь пустые мечтания, пока война не кончится, все останется как есть. А уж когда прекратится кровопролитие, тем более.