Лейле уже доводилось бывать на похоронах, и она знала, что такого рода утешительницы берут на себя все тяжкие обязанности по проводам покойника в последний путь и никому не позволяют вмешиваться.

– Мы обо всем позаботимся. Иди, девочка, поищи себе занятие. Не тревожь маму.

Слоняясь из комнаты в комнату, из передней в кухню, Лейла места себе не находила. Пришли Хасина и Джити с мамами. Завидев Лейлу, Джити бросилась к ней и на удивление крепко обняла своими тоненькими ручками. Из глаз у Джити полились слезы.

– Держись, Лейла, – ободряюще шепнула она.

Три подружки сидели во дворе, пока кто-то из женщин не попросил их помыть стаканы и расставить тарелки.

Баби тоже бесцельно шатался по дому, не зная, куда себя деть. «Не пускайте его ко мне» – вот и все, что сказала мама за целое утро.

Наконец Баби уселся на стуле в прихожей, безутешный и жалкий. Ему сделали замечание, что он загораживает проход. Баби извинился, потоптался еще немного и скрылся у себя в кабинете.

Ближе к вечеру мужчины отправились на поминки в специально снятый в Карте-Се зал. Женщины собрались в доме. Лейла сидела рядом с мамой у входа в гостиную, где и полагается сидеть близким родственникам покойного. Участники церемонии снимали обувь, кланялись знакомым и рассаживались вдоль стен. Пришла Ваджма, пожилая повитуха, которая принимала Лейлу. Перед глазами у Лейлы мелькнула мама Тарика в черном платке поверх парика, поклонилась Лейле и печально улыбнулась.

Голос с кассеты заунывно читал Коран. Женщины вздыхали, всхлипывали, покашливали. Время от времени слышались трагические рыдания.

Пришла жена Рашида Мариам. Из-под черного хиджаба выбивались пряди волос. Мариам села у стены напротив Лейлы.

Мама непрерывно раскачивалась взад-вперед. Лейла взяла ее за руку, но Фариба, казалось, ничего не заметила.

– Принести тебе воды, мамочка? – спросила шепотом Лейла. – Ты пить хочешь?

Но мама молчала, только качалась туда-сюда, уперев пустой взгляд в ковер.

Не сразу, потихоньку, Лейла начала отчасти постигать безмерность свалившегося на их семью горя, отчаяния и рухнувших надежд. Но прочувствовать всю глубину маминой потери ей все равно было не дано. Ведь Лейла не помнила покойных братьев живыми. Ахмад и Ноор всегда были для нее легендой, чем-то вроде королей из книги по истории или сказочных героев.

Вот Тарик был настоящий, из плоти и крови. Тарик учил ее пуштунским ругательствам, обожал соленые листья клевера, причмокивал и мычал за едой. У Тарика под правой ключицей была родинка в форме перевернутой мандолины.

Лейла сидела рядом с мамой и послушно оплакивала покойных братьев.

Хотя настоящий брат у нее был один. И он был жив.

5

Теперь недомогания так и навалились на Фарибу и не оставляли ее до конца жизни: болели грудь и голова, ныли суставы, закладывало уши, на теле появлялись шишки, которые могла прощупать она одна. Баби сводил ее к доктору, тот велел сдать анализ крови, мочи, сделать рентген – и никакой болезни не обнаружил.

Она рвала на себе волосы. Она прокусила себе нижнюю губу. Всегда в черном, она или спала целыми днями, или бесцельно бродила по дому – вверх по лестнице к Лейле, от нее к сыновьям… Вот здесь они спали, шалили, дрались подушками. А сейчас их нет. И не будет никогда. Только пустота и безмолвие. И Лейла. И нечем дочери утешить мать.

Пятикратная молитва, намаз, – вот о чем мама не забывала никогда. Все прочее не имело значения. Низко склонив голову, закрыв лицо руками, она молила Господа, чтобы даровал победу моджахедам.

Почти всю работу по дому теперь выполняла Лейла. Стоило ей ненадолго забыть о своих обязанностях, как в доме в самых неожиданных местах объявлялись открытые мешочки с рисом, жестянки с бобами, скомканное грязное белье, немытые тарелки. Лейла стирала и гладила на всю семью, и готовила на всех, и кормила маму. Если удавалось ее растолкать.