Тысяча сияющих солнц - Халед Хоссейни (2008)

Мальчишки бросились врассыпную. Хадим остался один.

Пыль поднялась столбом. Звуки ударов смешались с воплями.

Больше Хадим Лейле не докучал никогда.

Тем вечером Лейла с отцом, как всегда, ужинали вдвоем. «Мне что-то не хочется, – сказала мама. – Захочу – поем», – и забрала тарелку к себе еще даже до прихода Баби. Когда отец с дочкой сели за стол, мама спала. Или делала вид.

Придя домой, Баби перво-наперво помылся и причесался. А то вся голова была седая от муки.

– Что у нас сегодня на ужин, Лейла?

– Вчерашний ош.

– Здорово. – Баби вытер волосы и сложил полотенце. – А что сегодня будем изучать? Умножение дробей?

– Как переводить дроби в смешанные числа.

– Отлично.

Каждый вечер после ужина Баби занимался с Лейлой, обычно чуть-чуть опережая программу – чтобы девочка чувствовала себя в школе увереннее. Единственное, в чем Баби был на стороне коммунистов, – хоть они лишили его любимой работы – это в вопросах образования, особенно женского. Почти две трети студентов Кабульского университета составляли теперь женщины – будущие инженеры, юристы, врачи.

«Женщинам всегда приходилось нелегко в нашей стране, но теперь, при коммунистах, им дали чуть ли не все права, которых у них раньше не было, – шептал он (мама не выносила, когда при ней говорили хоть что-то хорошее про коммунистов). – Пропаганда пропагандой, однако теперь женщинам в Афганистане открыты все пути. Воспользуйся этим, Лейла. Хотя кое-кто, заслышав про свободу женщин, сразу хватается за оружие».

Под «кое-кем» Баби подразумевал отнюдь не жителей столицы с их более-менее либеральными взглядами. Здесь, в Кабуле, женщины учились в университете, ходили в школу, занимали посты в правительстве. А вот глубинка, населенная разными народностями (пуштунами в том числе), особенно на юге и на востоке страны вдоль границы с Пакистаном… Там женщину одну и без бурки на улице не встретишь. Там люди, живущие по древним племенным законам, в штыки приняли директивы коммунистов об освобождении женщин. Ведь новые распоряжения запрещали выдавать замуж против воли, вступать в брак, если невесте нет еще шестнадцати лет… У тебя есть дочери? Теперь они не обязаны безвылазно сидеть дома, могут учиться и работать наравне с мужчинами, – это не укладывалось в голове у тех, кто привык жить по старинке.

«Враг, которого невозможно победить, – это ты сам», – возглашал Баби и тяжко вздыхал.

Баби сел к столу и погрузил кусок хлеба в ош.

Лейла решила, что расскажет ему про Тарика и Хадима за едой, пока они не приступили к дробям. Но тут в дверь постучали.

На пороге стоял коренастый человек с обветренным лицом. На голове у человека красовался паколь[29].

4

– Мне надо поговорить с твоими родителями, дохтар-джан, – сказал коренастый Лейле.

– А кто их спрашивает, что мне им передать?

Баби положил руку девочке на плечо и легонько подтолкнул:

– Иди-ка наверх, дочка. Ну, живенько.

– Я из Панджшера. У меня для вас дурные вести, – успела услышать Лейла, поднимаясь по лестнице.

Мама уже была в передней, рука прижата к губам, глаза устремлены на мужчину в паколе.

В следующее мгновение все трое уже сидели. Гость что-то тихо говорил.

Лицо у Баби залила смертельная бледность. А мама закричала и принялась рвать на себе волосы.

На следующее утро целая толпа соседок заполнила дом, ведь хлопот в связи с хатмом – поминками – хватало. Заплаканная мама не поднималась с кушетки, тиская в руках носовой платок. При ней неотлучно находились две женщины, которые, всхлипывая, попеременно гладили ее по руке, причем с такой осторожностью, будто перед ними была и не мама вовсе, а очень хрупкая фарфоровая кукла. Фариба, казалось, не замечала их.

Лейла опустилась перед ней на колени: – Мамочка.

Фариба, прищурившись, смотрела на дочку. – Уж мы ею займемся, – внушительно произнесла одна из плакальщиц.