Наездницы - Энтон Дисклофани (2013)

Я чувствовала себя обманутой. Меня привлекла его доброта, а теперь эта доброта исчезла, но я все равно его хотела. Я хотела его еще сильнее, если только это было возможно.

Я не стала даже прикрываться. Здесь никого не было. Никто не видел, как я вздернула юбку до пояса, поставила ноги в грязных туфлях на стеганое одеяло и начала двигать рукой так резко, что потом у меня там саднило. Никто меня не слышал. Никто не видел пятно крови. Никто не поинтересовался, почему я так долго смотрела в окно, что я там так высматривала. Ничего, ничего.

Я подсела к туалетному столику, оседлав стул, как лошадь. Я ездила верхом, даже когда не сидела на лошади. Я постоянно думала о лошадях. Я проводила в седле не больше двух часов в день, а остальное время ходила по земле, как обычная девочка. Но даже моя походка была немного неровной, как будто я сошла на сушу с корабля.

Я была на подъеме. Я преодолевала все препятствия с запасом в дюйм. В два дюйма. Мистер Альбрехт использовал меня в качестве примера для девочек из других групп. «Вот как это должно выглядеть!» – говорил он. Однажды он мне сказал, что я не грациозная всадница и не ласкаю взоры, зато моя техника безупречна.

Я хотела победить. Леона вела себя так, что мне это только помогало хотеть у нее выиграть. Как выяснилось, она была дружелюбной, пока я не окрепла после болезни. А теперь, когда я представляла собой угрозу для нее, она не замечала меня, встречаясь со мной в Замке. На прошлой неделе я видела, как она над чем-то посмеивается, болтая с Джетти. Я улыбнулась Джетти, но она повернулась ко мне спиной, а Леона окинула меня долгим оценивающим взглядом. Затем она что-то прошептала Джетти на ухо, и крепкая спина последней затряслась от смеха. Я опустила глаза и быстро осмотрела себя, но вроде бы все было в порядке. Мои щеки горели. Я обернулась к Эве и задала ей какой-то дурацкий вопрос, пытаясь казаться беспечной.

Я поняла, что многие девочки постоянно переживают по поводу того, что говорят о них другие. Но я впервые испытала это странное ощущение, когда тебе интересно, что о тебе думают, но в то же время ты не желаешь этого знать.

Близкие отношения с Сисси пошли мне на пользу. Я была популярна, потому что она была популярна. Я впитывала ее сияние, а затем выдавала его за свое собственное. Тем не менее я мало с кем была знакома.

Как-то за обедом Молли начала поддразнивать меня за мой серьезный вид. Однажды в Зале я сказала что-то смешное, развеселив компанию девчонок, в которой была и Сисси, и я увидела, как они поражены тем, что у меня, оказывается, есть чувство юмора. А теперь мистер Холмс сказал, что я хожу по лагерю крадучись. Кто, кроме меня, ходит крадучись? Звери и преступники.

Возможно, Леона и Джетти потешались над моим угрюмым видом? Или они считали меня гордячкой?

Во время тренировки Леона дважды меня подрезала. И тогда я сделала нечто совершенно странное: я рысью проскакала перед Кингом, так близко, что у меня на сапоге остались брызги его слюны. Я заметила это, когда чистила сапоги, и не переставала себе удивляться.

То, что лучшими наездницами в лагере являются сразу две девочки третьего года обучения, само по себе было необычно. Но еще более необычным было то, что Леона стала лучшей в прошлом году, обучаясь только второй год. Кроме Гейтс, Леоны и меня, в нашей группе были только выпускницы. И хотя Гейтс была очень элегантной наездницей, в седле она вела себя слишком суетливо и расчетливо, чтобы достичь настоящего успеха.

Но теперь я хотела войти в историю Йонахлосси. Я хотела, чтобы мной восхищались. Я хотела, чтобы моя фотография висела на стене возле кабинета мистера Холмса. Я хотела, чтобы он проходил мимо меня по десять раз в день, каждый раз входя в кабинет и выходя из него. Я хотела, чтобы люди смотрели на меня и думали, что я хорошенькая. Но мне этого было мало. Я хотела, чтобы они думали, что я что-то умею делать очень хорошо, ведь это удается далеко не всем людям за всю их жизнь.