Под рябиной - Эдна Барресс (1995)

Немного позже инстинкт самосохранения взял верх, я перестала рыдать и стала думать, что же мне делать. Все возможности, все шансы были слабыми. У меня будет ребенок, но теперь только у меня, и я с отчаянием понимала, что необходима помощь — это значило возвращение домой. Возвращение к жалости отца и Мхэр, к Шейле с ее: «Все мужчины бросают и уходят. Я тебя предупреждала». Но Рикки ведь другой, и мне так хотелось счастья для нас двоих, теперь уже троих. И вновь я почувствовала, как неимоверный страх охватил меня. Я любила Рикки. Он любил меня. Как могло все это случиться?

Марион поможет мне, если я решу остаться одна. Марион! Рикки изменился после того, как они с ней поговорили один на один на террасе вчера вечером! Полузабытые воспоминания о том дне, когда мне показалось, будто я видела Марион, следящую за мной из машины, когда Джон прощался со мной, вспыхнули в памяти. Должно быть, именно она напела Рикки, что я изменяю ему с Джоном! Но почему? Зачем?

Злость вытеснила горе. Я встречусь с ней. Я все ей скажу. Не сейчас — я увидела отражение распухших от слез глаз. Завтра. Сейчас я пойду в коттедж. Чувствовала я себя очень плохо. Надо поесть. Отдохнуть. Теперь я одна.

Глава 8

Это была самая отвратительная ночь в моей жизни. Когда злость растаяла и волнение улеглось, я почувствовала себя так одиноко, что невозможно представить.

Я старалась докопаться хоть до малейшей надежды. Завтра я все склею. Завтра я буду думать. А сейчас я чертовски устала.

Я уснула сном измученного человека. Мне снились сны, смешанные с кошмарами. Потом я проснулась, проснулась с угнетающим чувством присутствия чего-то зловещего. Атмосфера вокруг казалась напряженной — или это я сама? Да, это, должно быть, мое состояние, я старалась урезонить себя, борясь с паническим желанием встать и бежать из дома, даже сейчас — я включила свет и взглянула на часы — в два часа ночи.

Но дело было не во мне. Атмосфера в доме изменилась. Она никогда не была дружелюбной, только беспристрастной, а сейчас стала угрожающей, опасной для меня. Казалось, будто тетя Эмма уже знала о ребенке и не одобряла меня. Нет, это слово не слишком сильно отражает то, что чувствовала Марион, пожалуй, ужас — вот это слово. Но почему?

Шепот ветерка с моря, раздувая шторы, шелестел в комнате, как тихое, угрожающее ворчание.

— Ну, хорошо, — с горечью произнесла я. — Хорошо, завтра я уеду отсюда.

Какое значение все это имело теперь? Рикки меня бросил. Я почувствовала, как вновь закипают слезы, а бороться с ними нет сил. Вволю наплакавшись, я уснула, все еще всхлипывая. И ощутила присутствие кого-то или чего-то, что, затаившись, слушало меня.

Я проснулась от яркого солнечного света, медленно выходя из ночного кошмара: у меня пять месяцев беременности, я поссорилась и рассталась с человеком, которого люблю, и теперь в одиночестве должна справиться со всеми проблемами. Потом я тяжело повернулась на бок и проснулась совсем, сознавая невероятную правду, что все это было не кошмарным сном, а реальностью, в которой я жила.

Солнечно-яркий коттедж уже не был угрожающим, и все же я чувствовала присутствие тети Эммы везде — пока я наполняла водой маленький чайник, выставляла цветастую чашку для кофе. После кофе я буду думать.

Чашка еще была зажата у меня в руке, когда я услышала стук письма, упавшего на коврик. Письмо! Должно быть, от Мхэр, Шейла никогда не писала писем. Я уныло поплелась к двери, чтобы подобрать его. На конверте был почерк Рикки! Как это возможно!

Я разорвала конверт.

«Дорогая…» Оно было нацарапано в большой спешке. Мои глаза пролетали по словам, и меня охватили облегчение и счастье.