Возвращение к жизни - Кэтрин Куксон

Он приблизился к разожженному камину. На этот раз Маквей вел себя иначе, чем в тот первый вечер, когда он по-хозяйски вторгся в гостиную через парадный вход. Было заметно, что он несколько смущен, если не сказать — застенчив.

— Вы пишете новую книгу? — Он застыл на ковре перед камином, ожидая, пока я сяду.

— Да, пытаюсь. Творческий процесс требует повседневного труда. Я, словно музыкант, должна постоянно тренироваться.

— Думаю, что это правило относится и к любому настоящему делу, не говоря о призвании. — Он опустился в большое кожаное кресло с высокой спинкой, и, хотя оно было частью гарнитура, я сразу поняла — это было «его кресло».

— Вам нравится в Лаутербеке? — неожиданно спросил Маквей.

— Да, очень.

— И не кажется, что в поместье слишком пустынно?

— Ничуть. Я… мы любим уединение.

— Вы не возражаете, если я закурю? — Сделав несколько глубоких затяжек, он сказал о причине своего визита: — Я хотел поговорить о Франни. Вы, наверное, удивлены, что после моей просьбы разрешить девушке иногда отдохнуть на чердаке она так ни разу и не появилась?

— Мы не раз об этом думали. Надеюсь, с ней все в порядке?

— Боюсь, что нет. Последнее время она почти не бывает около большого дома. Я вчера ходил к ее бабушке: она сказала, что у Франни обычная хандра. Я взял со старухи честное слово, что она сегодня же утром отведет ее к врачу. Бабушка Франни косная и недалекая особа. Не спорю, такой ее сделала жизнь, но девочке от этого не легче.

Я ничего не ответила: мрачный диагноз злобной Флоры Клеверли всплыл в моей памяти.

Какое-то время мы сидели молча. Нарушил тишину Маквей.

— Надвигаются холода, — сказал он. — Вы не представляете, как угнетает непогода: ранние сумерки, затяжные дожди.

— Я не боюсь холодов.

— Не думаю, что вы хорошо знакомы с капризами погоды в графстве Камберленд. Уже в начале декабря бывают дни, когда дорога, соединяющая коттедж с домом, — сплошной каток. Впрочем, вы к тому времени уже уедете. — В голосе Маквея послышалась грусть.

— По всей видимости, да.

Он внезапно поднялся и посмотрел через окно на озеро.

— Я давно хотел извиниться перед вами за тот свадебный день. Не за дорожный конфликт, нет. Происшедшее на шоссе еще как-то можно объяснить, по крайней мере, с точки зрения шоферской этики. Я говорю о другом: о вечере, когда здесь появилась эта буйная компания и Алекс Брэдли… — сделав паузу, он признался: — Все дело в том, что я был так же пьян, как и все остальные, а в этом состоянии меня толкает бес сочинять банальнейшие стихи. Если выпью, я могу подобрать рифму к любой строчке, но стоит мне попытаться сочинить хоть что-нибудь, когда трезв, я наталкиваюсь словно на какую-то непреодолимую преграду: ничего путного не получается.

Я понимала, как ему неприятно вспоминать о драке на берегу озера, и постаралась окончить этот разговор.

— Не стоит больше извиняться. Я уже давно забыла о том вечере. Расскажите мне лучше о своих стихах.

— Стихи — слишком громко. Их, наверное, следует называть рифмованной прозой. Мой отец тоже имел склонность к сочинительству. Он исписывал целые тетради сентиментальными четверостишиями в духе Эллы Викокс, но, если бы вы хоть раз его увидели, вы бы никогда не поверили, что он способен «творить». Отец много пил и был жестким, тяжелым в общении человеком, но тем не менее… — Маквей опустил голову и крепко сжал свою трубку, — …внушал к себе уважение и любовь.

— Он давно умер?

— Когда мне исполнилось четырнадцать лет… Мать умерла, когда я был трехлетним ребенком.

«А потом в доме стала заправлять Флора Клеверли, — подумала я. — И он ненавидит каждый день ее господства».

В гостиной появилась тетя Мэгги. Наш гость поспешил к ней и, взяв поднос, опустил его на угол стола, подальше от моей рукописи.