Наедине - Юлия Амусина

— Что там? — поворачивается ко мне Алексей Петрович, давая понять свое крайнее недовольство тем, что я лишаю его своего внимания. Вместо ответа я принимаюсь набирать Саню, точно зная, что он не стал бы обрывать мой телефон без веской причины, особенно когда я на поклоне у самого Алексея Петровича, что автоматически не означало ничего хорошего. Но не успеваю даже приложить трубку к уху, так как в этот момент дверь в кабинет отца распахивается настежь, являя собой взбудораженного Медведя в белой рабочей форме. Я приподнимаюсь на месте, а Сашка уже ревет с порога:

— Миха, давай за мной, скорее. Извините, Алексей Петрович.

— Что происходит? — хмурит брови отец, но Сашка в ответ только разводит монументальными руками и спешно скрывается за дверью. Бросив на отца такой же недоумевающий взгляд, я немедленно спешу следом за приятелем, который дожидается меня у стены рядом с отцовским кабинетом. Быстро окинув взглядом Медведя и абсолютно пустынный холл, я не обнаруживаю причины подобной тревоги и в некотором недоумении шагаю навстречу приятелю.

— Что за черт, Санек?

— Это единственное, что пришло в мою голову, Мих. Ты не брал трубку, а ждать, пока Алексей Петрович тебя отпустит, было никак нельзя.

— Почему?

— Идем, — мотнув головой в сторону лестницы, Медведь первым шагает в том направлении.

— Мне из тебя душу вытрясти, чтобы ты начал говорить? — кричу я ему в спину, не отставая.

— Ты только не волнуйся, — пытается подготовить меня Медведь, но вот после этой его фразы я действительно начинаю испытывать сильное волнение. На ум сразу же приходит Катька, не ночующая дома и совершенно отбившаяся от нашего разрозненного мужского коллектива, бойкая и абсолютно бесстрашная, и я, резко подавшись вперед, хватаю Саню за плечо, разворачивая к себе:

— Это Катюха, да?

Медведь смотрит с недоумением и в конце концов медленно качает головой.

— Нет, это… Слушай, Мих, я честно пытался.

Больших усилий мне стоит не впечатать кулак в стену рядом с его квадратной физиономией.

— Немедленно. Что там у тебя стряслось?

— Это, скорее, у тебя… — Сашка тщетно ищет, чем бы заполнить пустоту своих слов, терпит поражение и предсказуемо сдается. — В общем, там эта твоя девчонка, с которой вы разговаривали тогда на лестнице. Красивая такая, в черных шмотках. Я случайно ее увидел, когда вышел в холл кофе попить. Она была не в себе, искала тебя, и… Это… черт-те что, — Сашка негромко матерится, но я его уже не слушаю.

— Где она?

— У нас, в тренерской. Я не знал, что с ней делать, и…

Не дослушав, я срываюсь с места и проторенным путем в самые кратчайшие сроки достигаю дверей тренерской, примерно понимая, что могло смутить моего непробиваемого приятеля настолько, что он даже вытянул меня из отцовского кабинета в самый разгар нашей аудиенции. Мне ли не знать, что иногда Серафима может казаться совершенно безумной, и для неподготовленного человека общение с ней способно заменить труднейшее испытание на прочность. Учитывая события прошлого вечера, да и вообще все то, в чем она крутится уже несколько лет своей жизни, могу только догадываться, что за лавины дисгармонии накрыли ее в этот раз. И все равно ошибаюсь. Когда я влетаю в тренерскую и вижу Серафиму на длинной скамейке у стены, а рядом с ней Веру, прикладывающую что-то крупное к щеке девушки, то начинаю подозревать, что на сей раз произошло нечто совершенно другое, недоступное моему пониманию. Вера поднимает на меня глаза, бросает:

— Привет.

Хотя мы сегодня вроде бы уже виделись, я киваю, не отрывая взгляда от бледного лица Серафимы, которая сидит неподвижно, привалившись спиной к стене. Из-за чудовищного количества косметики ее закрытые глаза кажутся двумя бездонными провалами на белом лице.

— Миш, ей нужно в больницу, — говорит Вера, и лишь после того, как она называет меня по имени, Серафима открывает глаза, безошибочно останавливая на мне свой взгляд.