Наедине - Юлия Амусина

— Через полчаса в «Олимпе» начнется жесткий разбор полетов, — строгим голосом предупреждаю я, губами касаясь волос на ее макушке. — Учти, если меня к тому времени там не окажется, сюда заявится мой отец, и тебе, как честной девушке, придется выйти за меня замуж.

— Ну уж нет, — вполголоса протестует она, наощупь ведя ладонью вдоль моего затылка. — Кто тебе сказал, что я честная девушка?

— Действительно… Думаешь, нам стоит об этом поговорить?

Фима зябко тянет одеяло себе на плечи.

— Я как-то брякнула, что люблю тебя, но замуж за тебя не пойду, даже если твой отец приведет с собой твою маму.

Где-то глубоко в груди становится очень холодно. Я могу прямо сейчас спустить этот незатейливый разговор на тормозах, глупо отшутиться и переключить его в более безопасное русло, не омрачая это чудное утро ни для себя, ни для нее, но вместо всего этого зачем-то говорю правду.

— Он не приведет. Моя мать умерла, — оказывается, говорить это вслух до сих пор трудно, хотя времени для полного осознания стремительных перемен прошло уже более, чем достаточно.

Серафима приподнимается на моей груди:

— Миш, я… Извини.

— Все нормально, — вот теперь она точно больше не заснет, и что мешало мне промолчать, а? — Это случилось давно, я уже… смирился с ее потерей. Я просто не стал тебе лгать.

На сей раз она позволяет мне отстраниться, но спиной я все еще ощущаю ее растерянный взгляд, сопровождающий все мои передвижения по комнате.

* * *

После того, как отец в присутствии всех остальных долго и бодро критиковал результаты общих трудов, а потом настойчиво советовал обратить внимание на дату приближающихся соревнований, я незаметно отделяюсь от коллег и скрываюсь в пустынной тренерской. С интервалом в полторы минуты там же появляется отец, твердо вознамерившийся докопаться до очередной причины, побудившей его сына вести себя, как последний придурок. В частности, его очень интересует Серафима, ее «болезненно странный вид» и то, что случилось с ее щекой. Мысленно находясь где-то рядом с девушкой, я что-то ему отвечаю, бестолково и невпопад, но вскоре понимаю, что скудный поток моего красноречия почти полностью себя исчерпал, и на самой середине разговора смываюсь за дверь, оставив отца в злости и недоумении самому искать ответы на все вопросы. В коридоре, зазевавшись, едва не налетаю на Медведя. Придержав за плечо, Сашка придирчиво смотрит на меня сверху вниз, силясь распознать, что же изменилось во мне за минувшие сутки, и в конце концов выдает:

— Ну у тебя и вид, старичок. Проблемы?

— Ага, — отмахиваюсь, косясь в сторону тренерской. — Алексей Петрович устроил на меня охоту.

— Да ладно! Чего это он?

— А кто притащился вчера к нему в кабинет? — напоминаю.

Все еще чувствуя себя неуютно из-за того, что так бесцеремонно прервал нас с отцом в разгар семейной беседы, Сашка ковыряет пол носком грязно-белого кроссовка:

— Это первое, что пришло мне в голову после того, как ты не взял трубку. Что еще я должен был делать, Мих?

Подумав о том, что в случае Сашкиного бездействия я мог проторчать у отца еще чертову прорву времени, на протяжении которого Серафима оставалась бы на попечении Веры, а я об этом даже ничего не знал, я вздыхаю и миролюбиво кладу ладонь на могучее плечо Медведя:

— Все правильно, дружище. Я рад, что на сей раз тебя не остановила дверь отцовского кабинета.

— Ну так что там у вас? — прилипает ко мне повеселевший Медведь, когда я направляюсь в зал. — Может, поделишься со старым приятелем, Мишаня? Я ведь кое-что понимаю, и мордашку твоей девочке не просто так…

— Не просто, — соглашаюсь, останавливаясь на полпути. — Может, как-нибудь в другой раз, Санек. Ты Алексея Петровича слышал? Давай-ка сосредоточимся на соревнованиях, иначе опять везде пролетим.