Наедине - Юлия Амусина

Лишенная малейшей возможности сопротивляться, я жмурюсь еще сильнее, безошибочно разгадав приближение самой настоящей истерики.

— Я хочу исчезнуть, — беззвучно прошу пустоту, заранее зная, что ответа не будет.

— Даже у твоих слез есть особый, неповторимый вкус, — говорит он тихо, отстраняясь и вновь завладевая моей неподвижной ладонью. — Ты на мне, как клеймо. Я могу получить твое тело в любой момент, но это не то, что мне нужно. Мне нужна ты, Принцесса, — его спокойствие лишь усиливает мой ужас. — Я отдаю все, чтобы заполучить тебя. Моя жизнь ничто по сравнению с твоей. Смотри же, как я бросаю ее тебе под ноги, и поверь, мне уже абсолютно неважно, что ты станешь с ней делать — растопчешь в прах или как сувенир поставишь на полку. Любить — значит причинять боль тому, кого любишь.

Как тебе на вкус мое сердце?

* * *

В отличие от меня, Мишка не симулирует сон.

Подперев ладонью щеку, я долго смотрю на него со смесью сожаления и страха. Мне почти его жаль, стоит лишь вспомнить, какому испытанию я подвергла его совсем недавно, вывалив на Мишкину голову часть своего бесконечного кошмара и почти обвинив в двуличии человека, который, возможно, не имеет никакого отношения к событиям двухлетней давности. Но если он в действительности тот, кем я почти готова его считать, значит, наша длительная партия с Лицедеем наконец-то завершается моим полным и безоговорочным поражением. О чем тут можно говорить? Я люблю его — это то, чего так жаждал получить от меня Лицедей по итогам нашего несогласованного поединка, суть которого заключалась, ни много ни мало, в распределении прав на мою жизнь. В нашу первую и почти единственную встречу наедине он был уверен в своей победе, и даже снисходительно предоставил мне иллюзорную свободу, ввернув оговорку, что все равно будет находиться поблизости. Если Мишка и Лицедей на самом деле одно лицо, то я немедля готова признать свою добровольную капитуляцию. Я и раньше, с самого начала нашего знакомства с Михой ловила себя на мысли, что он неслучайно возник в моей жизни. Но окончательно разглядеть в нем черты призрачного Лицедея мне мешала очень простая деталь — с какой стати он так долго ждал, прежде чем вновь заявить о себе? Суматоха вокруг меня, поднятая обеспокоенными родителями, мешала ему приблизиться и не выглядеть при этом подозрительно?

Возможно…

Не решаясь поверить в собственные домыслы касаемо его истинных мотивов, я будто бы невзначай задавала ему много неудобных вопросов в надежде, что какой-нибудь достигнет цели и заставит Мишку расколоться хотя бы в самой малости. Я даже выдала сакраментальную фразу о своей любви, но он ловко отбивал все мои коварные подачи, раз за разом притупляя мою всколыхнувшуюся бдительность примерным поведением. Анонимный звонок накануне от друга оказался последней каплей, необходимой, чтобы волна противоречивых мыслей и догадок наконец-то хлынула на берег здравого смысла, и я, позволив ей подхватить себя, больше не сдерживалась, один за другим обрушивая на Мишку все то, чего не могла сказать раньше.

Лицедей обещал заставить меня влюбиться в себя, но забыл подсказать, когда именно произойдет столь знаменательное событие. Дезориентированная, испуганная, не уверенная даже в том, присутствовала ли красная краска на его искусственно выбеленных щеках, я прозябала в постоянном ожидании его возвращения, и, думаю, уже дошла до той крайней точки, когда люди либо сходят с ума, либо перегорают, и им становится все равно, что будет дальше, если завтра все же наступит.

Но даже если моя настойчивость выйдет мне боком, даже если завтра меня признают сумасшедшей и вернут обратно в пристанище психов, я должна точно знать, что человек, которого я люблю, не имеет отношения к чудовищу, разметавшему в пух и прах мою жизнь.

Или, напротив, имеет…