Мое восстановление постепенно продвигается, но на улицу меня все еще не выпускают. В поисках обходного пути я выучила каждый путаный закоулок этого здания, исходила длинные коридоры корпуса вдоль и поперек, но обнаружить смогла лишь укромное местечко для курящих, откуда бесчисленное количество раз оказывалась выдворена обратно в одиночную палату кем-нибудь из рассерженного медперсонала.

Время тянется бесконечной вереницей часов. По-прежнему никаких вестей о состоянии Мишки.

Это сводит с ума, я не могу находиться вдали от него, в то время, когда так ему нужна. Не могу набраться терпения и узнавать скупые новости от навещающих меня родителей. Я знаю, почему они молчат — в любую секунду прогнозы могут измениться, поэтому они не спешат уверять меня в том, что все будет хорошо.

В дополнение ко всему, я явственно ощущаю, что тень Лицедея все еще здесь, со мной.

Кажется, еще ничего не закончилось.

Мама во всем винит себя. Узнав о созданной Лицедеем связи между ее нашумевшим спектаклем, ролью Принцессы и самовольной адаптацией постановки в условиях реальной жизни, что привело в итоге к плачевным последствиям, мама сама едва не лишилась рассудка. Вбив себе в голову, что должна всеми способами заслужить мое прощение, она приняла решение уйти из театра, хотя я, как, подозреваю, и она сама, не видела в этом никакого смысла. Все ее визиты в больницу и мои попытки переключить маму с этой темы на то, о чем мне действительно хотелось бы знать, заканчивались одинаково — слезами и пылкими заверениями в том, что она понятия не имела, какой кошмар навлекает на голову своей дочери любимой работой.

Мне страшно наблюдать за тем, что с ней происходит. Страшно вспоминать о минувших событиях, отголоски которых все еще витают в воздухе больничной палаты вместе с тенью мрачного клоуна. Страшно засыпать с мыслью о грядущем дне и страшно просыпаться, памятуя о скорой смене времени суток и том, что судьба Лицедея все еще остается для меня неразгаданной загадкой.

Где он? Каким будет его следующий шаг, и будет ли?

Как-то меня навестил Стевич, чьему визиту я, не взирая на слегка притупившуюся обиду, все же была рада. Несмотря на строжайшие запреты отца выдавать мне ценные сведения, хозяин клуба не смог устоять перед моими расспросами и косвенно пролил истину на один из интересующих меня вопросов, а именно, когда и как на хвост Юриной машины со мной за рулем прицепились полицейские автомобили. Вместо прямого ответа Стевич загадочно улыбнулся, протянул ладонь к моей шее и поблагодарил за то, что я продолжаю носить его недавний подарок, вместо того, чтобы сунуть в какую-нибудь невостребованную коробку. Поместить внутрь кулона отслеживающий маячок было его личной инициативой, благодаря чему помощь к нам подоспела в рекордные сроки еще до того, как я вдавила по тормозам у двери Клуба Почитателей тлена. Стевич знал о намерениях своего брата разыскать настоящего Лицедея, поэтому когда мы с Юрой стихийно исчезли с отцовских «радаров», вовремя успел забить тревогу.

Возможно, мне следовало поблагодарить Стевича за то, что Мишка все еще жив. Если б не маячок, если бы не люди, чьих расплывающихся лиц я уже совсем не помню, кто знает, как могла закончиться эта дрянная история для нас обоих?

Я бы не простила себе его смерти.

Теперь же я корила себя за то, что не могу быть рядом с ним в самые тяжелые моменты пребывания в подвешенном состоянии между жизнью и смертью.

Однажды в дверь моей палаты раздался негромкий стук, чего я не могла припомнить за все время своего пребывания здесь. Затем дверь приоткрылась, и оттуда в нерешительности показался Никита.

— Заходи, — приглашаю, отведя взгляд в сторону. Мой мнимый друг, одетый в привычный глазу черный, просачивается в палату и, оглядевшись, подтаскивает табурет к моей постели, где и устраивается, сложив руки у груди.

— Не надоело ходить в черном? — нарушаю молчание первой.

По его лицу скользит едва заметная усмешка: