— Я не знаю, — Никита вновь опускает глаза. — Но он сильно пил, пока Юра не предложил Анатолию Степановичу задействовать Стевича в готовящемся… — искоса на меня посматривает, — предприятии. Стевич не верил, что из этого может выйти что-то путное, но согласился уже хотя бы ради стараний своего брата. Да что там, никто по-настоящему в это не верил, но итог поразил всех нас. Незаметно для самого себя наш хозяин из беспробудного пьяницы превратился в солидного владельца Клуба для всех нуждающихся в помощи, и, думаю, со временем его действительно это увлекло. Ты ведь помнишь, он редко пил на наших глазах. Стевичу стало не до своего любимого занятия, ведь у него появилось место, полное людей, за которых он нес вполне реальную ответственность. Гоша, Панк, бывший недавно обыкновенным Мурзиком, мы с тобой. Графиня Батори, наконец… Неужели ты думаешь, что каждый последующий вечер он тупо играл, выполняя пожелания твоего отца? Как вообще можно так играть?

Я молчу, не зная, что на это ответить.

— Да, быть может, вначале это был стремноватый эксперимент для того, чтобы угодить прихотям Анатолия Степановича, пообещавшего нам всем солидное вознаграждение, но затем Клуб стал чем-то большим для каждого из нас. Для меня, — Никита пожимает плечами. — Дав согласие на участие, я к полной своей неожиданности обрел дом и самую настоящую семью. Я стал воспринимать тебя, как свою младшую сестру, которой у меня никогда не было. Стевич, он словно занял место моего отца, чьего настоящего имени я даже не знаю. Я с головой погрузился в эту новую жизнь, настолько, что почти не вспоминал о разговоре с Анатолием Степановичем и о нем самом. Я был счастлив вместе с вами. Впервые в жизни я, наконец, был счастлив, Фим.

— А я нет, — проговариваю нарочито твердым тоном, цепляясь пальцами за предплечья под тонкой больничной рубашкой. — Меня этот ваш спектакль почти уничтожил. Будь у меня выбор, я никогда не согласилась бы участвовать в таком мерзком обмане.

— Думай что хочешь, а я ни о чем не жалею. И мое к тебе отношение не изменится, — Никита берет мою лежащую поверх покрывала ладонь, легонько пожимая ее.

— Если это правда, ты не отказался бы мне помочь.

Ник мрачнеет:

— Я знаю, о чем ты собираешься меня попросить. Послушай, с ним все будет хорошо, а тебе нужно восстановить силы…

— Ты хочешь наладить со мной отношения, или продолжишь и дальше слушать байки моего отца? — возвышаю голос, приподнявшись в постели.

— Почему бы мне его не послушать, если я точно знаю, что он прав?

— Он не прав!

— Прав, — мягко убеждает меня Никита. — И ты тоже об этом знаешь. Фим, вам с Михой обоим досталось, но я точно знаю, вы сможете это пережить. Да, пока по отдельности, но так будет лучше…

— Кому лучше?

— Фим, — он смотрит на мою неподвижную ладонь таким взглядом, точно пытается понять, как она оказалась в его руке. — Он слаб. Ладно, что там; ему сейчас потребуются все силы для того, чтобы выкарабкаться. Но он жив, и, по-моему, явно не из тех, кто сдается на волю случая. Я видел его, когда привез Катю, и…

— Привез Катю? — машинально цепляюсь за последнюю фразу Никиты, мысленно пребывая где-то рядом с Мишкой, не в силах находиться возле него физически.

— Да, я… — он морщится, — потом тебе как-нибудь расскажу.

— Ты видел его? Как он выглядит?

— Ну… — Никита мнется, не желая прибегать ко лжи.

И тут до меня доходит в полной мере:

— Ник, ты привез Катю?

— Что тебя так удивляет? Между прочим, она тоже едва не погибла и все еще находится в глубоком шоке, — смена темы не слишком воодушевляет бармена, но тут ему хотя бы есть, что ответить. — Кто-то должен за ней присматривать.

— Например, ты?

— Да кто угодно. Пусть даже я, — он начинает заметно нервничать, снова отводя взгляд куда-то в сторону, а затем и вовсе спешно прощается, будто бы опасаясь сболтнуть лишнего.

Он покидает палату. Я все еще остаюсь в неведении.

* * *