Разрыв не по шаблону - Тамара Шатохина

Вот взял и заболел, да так, что инвалид. Как пришла такая расплата? Мы можем представить в какой подспудной тревоге жил этот человек десять лет. Где-то рядом росли его дети, где-то рядом был дом и бывшая жена, а он — на птичьих правах у молодой женщины. Пусть и не хотел признавать, но была и боль, и вина, и стыд… Отсутствие уважения у односельчан, насмешки, требования молодухи, обида жены, боль детей — лавина чувств, которые глушат выпивкой. Глыба напряжения, которая однажды срывается в тяжелое заболевание. Не можешь встать, не можешь идти…

Расплата приходит не за измену, а за то, что не хотим замечать и переосмысливать поступки. Люди свершают злое, именно поэтому и нужно покаяние. Мы берем нависшую глыбу и откалываем кусками, спасаем себя. Нужно духовное переосмысление поступков, отношений, решений. Иначе копится энергия, которая однажды рушит здоровье и благополучие. Так и оказываются в комнате, куда молча носит еду человек, чьими чувствами пренебрегали многие годы. И поздно уже просить у него прощения. На это было десять лет, когда еще ходил и был жив-здоров. Не нужно растить глыбу — раздавит…»

Вадим не стал в единый момент верующим, даже не пообещал заходить еще как-нибудь… Сказал, правда, свое имя — священник обещал молиться за него. Вышел из полутемного храма и глубоко вдохнул жаркий летний воздух. И кто его знает… зачем вообще это было нужно — зайти сюда? Не появилось ведь такого чувства, что ему открыли что-то сакральное и тайное, как-то наставили или просветили. И конкретные выводы не напрашивались вот так — сходу, и озарений не произошло, но почему-то стало легче. И ощущение, что он на правильном пути (пути на Урал в данный момент) только укрепилось.

Самолет, поезд, автобус — путь был знаком, когда-то давно они с женой навещали Антонину Григорьевну в Дальнегорске. И дом этот — пятиэтажную хрущевку, Вадим тоже помнил. Взбежав по ступеням (кажется, последние дни он только так и передвигался — упругим, легким шагом), он позвонил в дверь, чувствуя, как ладони влажнеют, а в груди собирается комок, поднимаясь и упираясь куда-то в кадык. Дыхание сперло, или он сам задерживал его в ожидании…

Послышался родной голос Ксюши, потом ее шаги, звонкий голосок Яны. Его трясло, буквально…

— Ва… Ва-адим? — потрясенно простонала жена, прикрывая горло рукой и отступая в глубину прихожей. Он уронил сумку через порог и потянулся за ней — нечаянно, порывом. Обхватил за плечи и прижал ее голову к своей груди, удерживая ладонью. Перед глазами оказалась темная каштановая макушка и он несколько раз крепко поцеловал Ксюшины волосы, блаженно вдыхая их запах и все так же придерживая ее, не в силах отпустить.

— Мам… Пап? — вытаращила глазки заметно подросшая Янка, выглядывая из-за угла — из кухни.

— Маленькая моя… — наконец оторвался от Ксюши Вадим и дернулся к дочери, зачем-то добавив явно устаревшее: — Бедненькая…

— Пап! — пискнула дочка и прыгнула ему в руки, а он подхватил родное увесистое тельце, чувствуя, что в голове мутится от счастья. Господи! Ну зачем он тянул этот год? Ну на хрена были те бабы, если все равно он выбирал хотя бы отдаленно похожих на жену — высоких, тоненьких, темноволосых? Не рыжих же? Не рыжих.

— Пап-пап — да, — шептал он, — твой бестолковый пап. Ксюша! — обернулся к жене, — не томи! Покажи пожалуйста сына, я про него уже знаю.

Жена так и стояла, держась за горло, сжимая его буквально до побеления кожи. Вадим с Янкой на руках подошел, разжал ее ладонь и потянул к себе, поцеловал куда-то в палец и прошептал:

— Задушишь себя… не нервничай. Все будет хорошо.

И крупно вздрогнул — дернулся, услышав детское хныканье.

— Левушка… — обреченно проронила Ксюша и скользнула мимо него в комнату, а он наскоро скинул туфли, помогая себе ногами, и двинулся за ней с Яной на руках, как марионетка, которую дернули за ниточку. Или, как бычок за веревочкой…