— Да, так вот: тогда я применил тот прием, что мне советовали — я поставил себя на ее место, прожил вместо нее эти полтора месяца после нашей последней близости, когда она отошла для меня на второй план… Совесть отпускает, как вы считаете? Есть какие-то сроки? И еще — в бога я не верю… просто так сможете взять меня к себе?

— Не нужно тебе сюда, ты же сына хочешь, — отвел от него взгляд отец-наместник и задумался.

— Я тупо просрал двух женщин, которых любил, — нервно хохотнул Вадим, — Думаете — у меня хватит сил терпеть возле себя третью — чужую? Ради сына? Ну, ладно… — решительно встал он.

— Решил, что ничего толкового от меня не услышишь? — согласно кивнул монах.

— Да мне больше выговориться нужно было, Владимир Иванович, так что спасибо вам огромное уже за это, — улыбнулся Вадим — монах прочел его мысли.

— Ты весь в страстях, кипит в тебе, бурлит еще все. Какой тогда монастырь? Съездил бы куда, сменил обстановку… и формат общения с бывшей. Поговори, объясни про дочку, спроси о планах — по-людски, по-доброму. А может и съезди, забери дочку к себе в отпуск. Я вот как-то раз ездил в Финляндию зимой — на лыжи. Там и для детей все условия и выбрать можно, где не так дорого. Кто спасет тебя, так это дочка. Меня только дочка и спасала. А там уже видно будет.

— Страшно ехать, — признался Вадим, задержавшись в дверях: — Я их своими еще чувствую, трудно видеть ее и этого…

— Тут уже сам решай, — расслабился на подушках монах, — что для тебя страшнее — Елена во снах или живая женщина, которую ты обидел. Тут ты уже сам-один… никто тебе не поможет. Разве что… — чуть оживился он, — есть одна молитва, а в ней такие слова: «…Господи, силою Креста твоего сохрани нас на утро, на вечер, на сон грядущий и силою благодати Твоей отврати и удали всякие злые нечистоты, действующие по наущению диавола. Кто думал или делал, верни их зло обратно в преисподнюю…». Попробуй читать ее на ночь, не хочешь заучивать — по листочку… для начала. Я вот в Бога верю, а значит и во врага тоже. Сны навязчивые, сводящие с ума, запросто могут быть его произволом. Но не считаешь нужным — меня не слушай. У каждого свой путь к Нему…

Вернувшись домой и привычно уже помаявшись перед сном, Вадим вытащил из кармана чуть смятый листок с молитвой и, скрипя сердце, почитал ее, перекрестившись как положено. Но то ли правду говорят, что чудеса творит только молитва, прочитанная с верой, то ли не было дьявольского произвола в его снах, но опять он проснулся в холодном поту с бешено несущимся куда-то сердцем — лицо Елены — страшное, другое, надвигалось на него, закрывая собой весь мир вокруг, смотрело мутными глазами, тянуло куда-то взглядом…

Да нахер! Он прошел в ванную и умылся холодной водой. Опять достал бумажку и вцепившись в нее, как в спасательный круг, прочел молитву громко, отчетливо и с настоящей мольбой о спасении. Мысль о том, что Елена не успокоится, пока не утянет его за собой, морозила. Вспоминал, как уснул пьяный на ее могиле — от этого пробирало мистическим страхом, нездоровой дрожью. Отчитал, лег и уснул — может быть, просто устал.

На следующий день позвонил Ксюше и поздравил ее с Рождеством, пообщался с Яной, которая показала ему елку, скрипнул зубами на донельзя довольную носатую морду, которая, как будто так и надо, мелькала на втором плане… Янка щебетала что-то про каток с “дядей Леш-шей” и детские коньки от дяди Адиля. Тот араб… Что бы там ни происходило лично с ним, а жизнь продолжалась, шла в тех же декорациях и с теми же персонажами. Только он и не жил вовсе.

— Яна, детка, — решился он, — позови, пожалуйста… дядю Алексея. Мне нужно поговорить с ним.

— Дядю Леш-шу? Счас, пап, — исчезла родная мордашка с экрана. Ей на смену появилась ненавистная — наглая, носатая и вполне довольная этой проклятой жизнью! Вадим на миг прикрыл глаза, собираясь с мыслями.

— Есть разговор, Турчак. Твой номер у меня забит, выйди куда-нибудь, я перезвоню тебе.