Разрыв не по шаблону - Тамара Шатохина

Не знаю, что это значило для него, по получилось… сильно. Мне причинило физическую боль и перевернуло душу. Я затруднилась бы описать все это — сам поцелуй, его взгляд на меня потом, свои ощущения… но это было сильно. И вот тогда я окончательно определилась для себя самой — не отмазкой перед ним, а лично для себя — что серьезно обдумаю возможность нашего общего будущего. Решу для себя и потом отдам себя на его суд.

Уходя, оглядывалась. И опять это чувство, будто что-то упустила, не сделала, не успела, забыла! И озарение вдруг, моментально давшее облегчение от многодневного напряжения — нужно было силой, скандалами, угрозами и шантажом… но заставить его говорить и говорить с ним самой! Я же смогла тогда диктовать ему по телефону! Почему не продолжила в том же духе? А духу не хватило — рисовался в уме каламбур. Не хватило смелости и характера. И зря… Я оглядывалась, и он смотрел, до последнего ловя мой взгляд.

Вернусь и жестко препарирую — его и себя. Вскрытие все и покажет — решила я и постаралась успокоиться. И все равно — трогала потом пальцами губы, ходила взглянуть… Закрывать глаза нельзя было — просыпались те ощущения и тянуло требовательно, просило продолжения, ныло! Тихо и безнадежно я проклинала себя и его… Тогда и попросила у стюардессы буклет о стране, в которую летим.

Авиасообщение было формата из точки в точку: Москва — Дахран. Я узнавала об этом городе еще раньше — относительно небольшой, на востоке Саудовской Аравии, в восьми километрах от Персидского залива. Всего около ста двадцати тысяч жителей, из них шесть с лишним — американцы и это, в основном, рабочие. Дархан — центр нефтеразработок. В городе есть международный аэропорт и расположены военная и воздушная американские базы. Одним из образовательных учреждений является Нефтяной институт, где какое-то время преподавал мамин муж. А еще в Дахране расположена штаб-квартира самой большой в мире нефтяной компании Saudi Aramco. И в этой местности летом не так жарко — спасают океанские муссоны. Все дела…

Мы приземлились.

Встречали мама и Джаухар. Для меня все происходило будто в тумане — сумбурно, смазано, скомкано. Ни рассмотреть их толком из-за поплывших вдруг слез: только, что он в клетчатом платке и белой хламиде, а мама в цветной и шарфе. Ни связать грамотно двух слов: вместо заученного цветистого приветствия — «здрасьте, джабб». Ни толком расслышать что они говорят: из-за шума в ушах… Почему-то я дико волновалась и нервничала.

Ситуацию спасла, как почти и всегда, Яна. Я напомнила ей, что это ее бабушка и она послушно повторила:

— Бабоцька.

— Вот бабочкой я еще не была, — умильно протянула мама, картинно взмахнув широкими рукавами: — Но в принципе не против. Бабочка, так бабочка. А как деда будем звать?

Получалось — «дэт».

Джаухар сел рядом с водителем, деликатно дав нам возможность поговорить. Черная машина была очень длинной и просторной, а между задними и передними сиденьями поднималась чуть затемненная стеклянная перегородка — звуковая изоляция.

— Приедем очень скоро, — быстро заговорила мама, — хочу тебя предупредить — дорогих гостей встречают все домочадцы. Тут у них обычай — всегда один из сыновей живет вместе с родителями. У Джаухара их шестеро, но так получилось — в этот раз увидишь ты только одного. К чему я? Он инвалид, Ксюша, и передвигается в коляске. Пожалуйста, не выказывай жалости — мальчик ее не заслуживает. И еще… — озабоченно смотрела она на меня, — не влюбись только. Там… увидишь сама. Они тут или красавцы писаные или уроды, середины я не замечала.

— Смешно, мама, — покачала я головой.

— А вот и нет, — примиряюще улыбнулась она, — женская жалость штука странная и даже страшная. Помнишь…? — и запела тихонько: — В селах Рязанщины, в селах Смоленщины слово «люблю» непривычно для женщины. Там, бесконечно и верно любя, женщина…

— … скажет: «Жалею тебя», — тихонько присоединилась я.

— Зы-ылею бидя! — взвыла вдруг рядом Янка.