Любовь и другие слова (ЛП) - Кристина Лорен

Он засмеялся. — Просто убеждаюсь, что ты понимаешь правила.

Моргнув и вернувшись к еде, я пробормотала: — Не будь грубым. Мне просто нравится там, наверху, хорошо?

Мой отец не был большим любителем улыбаться, не из тех людей, о которых думаешь и сразу представляешь с широкой ухмылкой на лице, но сейчас, когда я подняла голову, он улыбался. Действительно улыбался.

— Конечно, мы можем пойти в дом, Мейси.

Мы поехали рано утром в субботу, в первый день моих весенних каникул. На этой неделе папа хотел выполнить два пункта из списка, включая пункты сорок четыре и пятьдесят три: посадить дерево, за ростом которого я смогу наблюдать много лет, и научить меня рубить дрова.

Прежде чем я успела убежать в свою книжную страну чудес, папа вытащил крошечный саженец из багажника машины и отнес его в боковой двор.

— Возьми лопату сзади, — сказал он, опускаясь на колени, чтобы отрезать пластиковый контейнер от яблони с помощью лезвия. — Принеси рабочие перчатки.

В некотором смысле я всегда считала себя ребенком своей матери: Мне нравились цвет и беспорядок нашего дома в Беркли. Мне нравилась живая музыка и теплые дни, и я танцевала, когда мыла посуду. Но там, в хижине, я поняла, что тоже был ребенком своего отца. В прохладе мартовского ветра, пробирающегося сквозь деревья, мы копали глубокую яму в легком молчании, общаясь друг с другом тычком пальца или наклоном подбородка. Когда мы закончили, и маленькое гордое дерево Гравенштейн было прочно посажено в нашем дворе, вместо того, чтобы с энтузиазмом обнять меня и закричать мне на ухо о своей любви, папа обхватил мое лицо и наклонился, прижав поцелуй к моему лбу.

— Хорошая работа, min lille blomst. — Он улыбнулся мне. — Я пойду в город за продуктами.

С этим разрешением я ушла. Мои ботинки стучали по земле, пока я двигалась по прямой от конца нашей подъездной дорожки до вершины дороги Эллиота. Звонок в дверь раздался на весь дом, доносясь до меня из открытых окон наверху. До моих ушей донесся громкий лай, за которым последовало неуклюжее царапанье собачьих когтей о деревянный пол.

— Заткнись, Дарси, — раздался сонный голос, и собака замолчала, издав лишь несколько извиняющихся поскуливаний.

Мне пришло в голову, что за те почти шесть месяцев, что мы жили в домике, я ни разу не была в доме Эллиота. Мисс Дина, конечно, приглашала нас, но папа, похоже, считал, что не стоит вмешиваться. Думаю, ему также нравилось уединение нашего дома по выходным — за исключением, конечно, присутствия Эллиота. Папе нравилось, что ему не приходилось вылезать из своей скорлупы.

Я сделала шаг назад, когда дверь открылась и передо мной предстал зевающий, лохматый Андреас.

Второй по возрасту брат Петропулос явно только что поднялся с постели — беспорядочные каштановые волосы, морщины сна на лице, без рубашки и в баскетбольных шортах, которые бросали вызов гравитации, едва держась на бедрах. У него было такое тело, в существовании которого я до этого момента не был уверен.

Так ли будет выглядеть Эллиот через пару лет? Мой разум едва мог справиться с этой мыслью.

— Привет, Мейси, — сказал он. Это прозвучало как рычание, как грех. Он посторонился, держа открытой дверь и ожидая, пока я последую за ним. — Ты заходишь или нет?

Я усилием воли заставила свои брови снова опуститься на лоб. — О, конечно.

Внутри действительно пахло печеньем. Печеньем и мальчиком. Андреас улыбнулся и лениво почесал живот. — Вы, ребята, готовы провести выходные?

Я кивнула, и его улыбка расширилась. — И очень разговорчивые, как я вижу.

— Извини, — сказала я, а потом стояла, уперев руки в бока и потянув пальцами подол шорт, все еще не зная, что сказать. — Эллиот дома?

— Я захвачу его. — Андреас усмехнулся и пошел к лестнице. — Эй, Элл! Твоя девушка здесь! — Его голос эхом отдавался в деревянном подъезде, когда мое тело залил жгучий румянец.