Месть - Мария Голованова (2022)

– Наконец – то, – обрадовалась Ксения вошедшей в палату Лизе, – где ты так долго пропадала?

– Ксения Александровна, дорогая моя хозяйка, сестра и падчерица, я была сильно занята. Мне запретили с Вами видеться. Сейчас уже все позади и врачи позволили сказать правду.

– Ты пугаешь меня?

– Нет. Ставлю в известность. Сначала хочу спросить. Вы простили отца за казус в беседке?

– Конечно, простила, Лиза. Он ведь не знал, о чем говорил.

– Я потом рассказала. Пришлось. Извините.

– Правильно сделала. Я бы не смогла, а он должен знать, что напоминать мне о прошлом нельзя. Тогда я взорвалась. И вот, что получилось. Хорошо еще, что остались с Машкой живы.

– Зато отец умер.

– Что – о – о?!

– Прости, что тебя не взяли на похороны. Честно сказать, некого было брать: Вы так были больны, что горе унесло бы Вас туда же.

– Папа умер?! – Все еще не веря сказанному, – спрашивала Ксения.

– Здесь, в больнице. Сдал для тебя кровь, вышел, сел в кресло и сердце не выдержало.

– Зачем сдавал кровь?

– Такой в клинике не оказалось на тот момент, а промедление было опасно Вашей – твоей жизни. Секунды считали. А у вас с отцом одинаковый резус. Вот так. А, собственно, переливание не сыграло никакой роли в этой печальной истории.

– А что тогда? – заливалась слезами Ксения, но Лиза продолжала, потому что эти слезы были спасительные и на здоровье отрицательно не влияли. А выплакаться надо было под наблюдением врачей. Только после разговора с Лизой врачи решали о выписке пациентки, которой, не совсем еще окрепшей, пришлось бы посещать кладбище.

– Вина сгрызла его.

– Передо мной?

– Не только. Перед твоей матерью, перед тобой за перенесенные детдомовские года, за беду ноябрьского снегопада и за то, что он невольно вызвал твою боль, которая поставила на грань жизни и смерти ребенка и, главное, тебя. Ирина и ты соединились в один образ. Он жил этим. А тут твои преждевременные роды, и боязнь потерять тебя. Инфаркт. Обычное дело для мужского, нежного сердца. Это мы, бабы, трехжильные, а мужчины только телом крепкие, а внутри ранимые, как малые дети, – говорила Лиза на русском языке, не обращая внимания на пришедшую медсестру для уколов. И Ксения, машинально подставив той свою исколотую попку, продолжала спрашивать тоже на родном языке:

– Ты была рядом?

– Конечно. Мгновенно и на моих руках.

– Я хочу навестить его.

– Если не будете ныть, а примите его смерть, как подобает дочери Фишера, то Вас врачи скоро выпишут. И мы непременно сходим проститься с Александром.

– У тебя, Лиза, оттенок неясный, что – то русское печальное слышится, прощальное. Это я буду прощаться, а тебе оставаться рядом.

– Вот об этом и поговорим.

– О чем?

– Я лечу с вами. С Ванькой.

– Хорошо. Отдохнешь немного от родственничков.

– Я знала, что Вы меня поймете без слов. Однако прошу Вас, Ксения Александровна, я домой хочу, в Россию, насовсем.

– Ты права. Без папы тебе здесь будет лихо. А как же папа?

– За могилой есть, кому ухаживать, а его душа давно уже в России, у Ирины. Тело караулить? Я бы увезла его к ней, но мне не дадут. Все суды будут за родственников.

– Спасибо тебе, Лиза, за любовь к папе, за твое понимание. Он знал, что тебе больно, но поделать с собой ничего не мог. Хотя очень пытался скрывать.

– Не умел он. Ему казалось, что скрывает, а на лице все написано. А откуда ты знаешь?

– А мы о тебе говорили в беседке. Он любил тебя, но маму забыть не мог. А тут я появилась, как привидение. Трудно папе было. Тебя жалел, себя корил.

– Вот до инфаркта и довел себя. Оставил меня на чужбине с сыном. Нет, надо выходить замуж за русских мужиков, жить на своей земле. Так, возьмете меня с собой? Я здесь сдохну. Или плюну на газон.