– Я знаю, что ты прилетела с противоположного конца страны из-за непонятного списка, который нашла у Талли в кармане. Я видел все, что ты сделала с тех пор, как приехала. Думаю, мало кто сделал бы столько же, и я тобой восхищаюсь.

Поднялся ветер, и я скрестила руки на груди.

– Не заслуживаю я восхищения, – вздохнула я. – Я никому не рассказывала всю правду. Хранить такой секрет – как подобрать кирпич. Сначала он не тяжелый. Но чем дольше его носишь, тем он тяжелее. И в итоге такое ощущение, что этот кирпич тебя просто раздавит.

– Не хочу, чтобы тебя раздавило, – сказал Адам, а потом нагнулся и погладил меня по щеке. Он был такой настоящий. – Слоун, что бы это ни было, ты можешь мне об этом рассказать.

Я уставилась на него. В его глазах я видела свое отражение. Неужели я это сделаю, неужели действительно все ему расскажу? Да, расскажу.

– Талли вернулась домой. Она никуда не ходила и ничего не делала. С ней такое иногда случалось, и я не обратила на это внимания, хотя безделье затянулось на несколько недель. В то последнее утро она уговаривала меня остаться с ней дома. Я сказала, что не могу. У меня была контрольная и репетиция оркестра. Ко всему прочему Джуно бросил парень, и я чувствовала, что подругу нельзя оставлять одну, поэтому в итоге в одиночестве я оставила Талли.

– Ты не сделала ничего плохого, – сказал Адам. – Ты пошла в школу, потому что должна туда ходить и потому что думала, что это самый обычный день. Ты говоришь, она несколько недель не выходила из дома. Ты же не могла оставаться с ней каждый день?

– Могла бы, если бы это помогло, – сказала я.

– Слоун…

– Обычно она спала, когда я уходила в школу. Я могла бы догадаться, что что-то не так.

– Это ты сейчас так говоришь. Но на самом деле как бы ты догадалась? Это сейчас ты знаешь, что произошло. Лично мне не кажется, что ты могла бы поступить иначе.

– Это еще не всё, – добавила я. – Она мне звонила. Я ехала с Джуно в машине. Мы с ней о чем-то болтали, о какой-то ерунде. Даже если не о ерунде, то это не было важнее моей сестры. Но я переключила звонок на беззвучный режим и весь остальной день о Талли даже не вспоминала. Ни разу о ней даже не подумала! Все считают, что мы были такими прекрасными сестрами – лучше, чем другие. Мы никогда не ругались. За всю жизнь не помню ни одной ссоры с Талли, хотя большинство братьев и сестер ругаются постоянно. Однажды мы были на семейном пикнике с папиными коллегами, и в конце дня все дети переругались, но только не мы с Талли. На обратном пути в машине мы говорили о том, как странно, что братья и сестры ругаются. Мне казалось, что мы лучше них всех. Но бьюсь об заклад, они-то все сейчас живы. А Талли умерла, и это я во всем виновата.

– Ты не виновата, – сказал он. – Это болезнь. Ты ничего не могла с ней поделать.

– Конечно же, могла, – возразила я. – Она ведь моя сестра. Я знаю, что ты желаешь мне добра, но ты единственный ребенок. Ты не знаешь, как это ужасно, когда подводишь родную сестру в тот самый момент, когда она в тебе так нуждается.

– Ох, Слоун, – вздохнул Адам. – Я должен тебе кое-что рассказать.

33

НА ПЛЯЖ СПУСТИЛАСЬ НОЧЬ, и стало еще холоднее. Адам сказал, что надо вернуться к машине. Я ни о чем его не спрашивала, пока мы не поднялись по лестнице, не проронила ни слова. Было темно, и я сосредоточилась на шагах. Когда мы сели в машину, я укутала голые ноги пледом. Адам повернул ключ зажигания и включил обогреватель.

– Вот так, – произнес он. – Лучше?

– Да, – ответила я, хотя зубы у меня всё еще стучали.

– Я не единственный ребенок, – признался он. – Я пойму, если ты злишься на меня.

– Я не злюсь, просто удивлена, – ответила я. – Уж я-то знаю, что у человека могут быть причины что-то не рассказывать.

Адам кивнул.

– Твоя сестра тоже умерла? – спросила я. – Или у тебя брат?