Лекарство от одиночества - Юлия Резник

— Да ну тебя! Я уж было решила, что смертельно тебя обидела. А ты… — плещу в лицо подруги водой.

— Нельзя мне обижаться. От обиды все женские болячки. Надо отпускать. Это мне Бутенко сказал, кстати. Так что инфа — сотка.

— Врешь! — щурюсь я, уверенная, что Вера опять хулиганит. — Он не мог. Это же антинаучно.

— Зато вполне в духе буддизма.

Я резко останавливаюсь и с головой ухожу под воду, не нащупав дна под ногами.

— Бутенко — буддист? — изумляюсь я, выныривая и отфыркиваясь, как кит. Соленая вода выедает глаза — я плачу.

— Ты не знала?

— Нет. Удивила — так удивила. Я думала, это сугубо наша местечковая мода. Ввиду историко-географических особенностей, так сказать. А Бутенко все-таки — парень пришлый. Он даже рыбалку не любит, прикинь? За столько лет не проникся!

— Зато у него дед — японец.

— А?

— Коммунист. Их там в свое время преследовали люто. Так он сбежал. Самому генсеку написал письмо с просьбой предоставить его семье политическое убежище, представляешь? Но дали только ему.

— Откуда ты все это знаешь?

— А Георгий Борисыч мне многое рассказал, заговаривая зубы перед операцией.

— М-м-м, вот как.

— Ты что, ревнуешь, Элька? — хитро щурится Вера.

— Кого? Бутенко? Нет, он мне даже не нравится.

— А как ты с ним тогда трахалась?

Нащупав все же дно под ногами, пожимаю плечами:

— Не знаю. Я была сама не своя.

— Ты Юрке-то рассказала о том, что сравняла счет?

— Нет. Что ты. Я даже не стала говорить, что знаю о его похождениях. В конце концов, расстались мы не поэтому.

— А почему? — спрашивает Вера, направляясь к берегу. Я рассказываю. Волны бьют в спину, соль кристаллизируется на коже, кажется, быстрее, чем та успевает обсыхать.

— Знаешь, а ведь это в Юркином характере — цепляться за последний шанс. Иначе хреновым он был бы доктором.

— Может, и так. Но почему он не учитывает Мишкиных интересов, Вер?

— Не знаю. Мне его ужасно жалко. Он сейчас как между двух огней. И Мишку любит, и надеется на что-то… А еще ты просто представь, как мужчине нелегко осознавать собственную неполноценность. Я хоть и не мужчина, понимаю его как никто.

— Осуждаешь меня?

Вера качает головой:

— Тут же важно учитывать контекст. Общую картину… Совсем неприглядную, если честно.

Выходим на солнышко. Вера сразу прячется под навес. А я стою, впитываю тепло (сентябрь у нас еще вполне сезон) и гоню, гоню от себя тревогу. Стараюсь думать о чем угодно — о том, что завтра первый учебный день, о том, что Юра все же оказался порядочным человеком и, зная, что я без копейки ушла, перевел мне на счет денег. О том, что Бутенко оставил за мной четверть ставки и пообещал работу, с которой я могу справиться удаленно. О том, что родители (мои и Юрки) не слились, в надежде, что, оставшись без помощи, я вернусь к мужу, и все так же помогают мне с сыном. А значит, мои главные страхи не оправдались, и все как-то да будет.

Часов в пять начинаем собираться домой. День прошел великолепно. И только одно портит настроение — боюсь не успеть к приезду свекрови. Мы и правда въезжаем во двор практически одновременно. Мишка несется мне в руки, взахлеб рассказывая о том, как прошел его день. Счастливый ребенок, чьи первые годы прошли в счастливой дружной семье. Я часто ловлю себя на том, что только ради этого стоит поступиться гордостью. И забываю, что той прошлой жизни уже давно не существует. И не факт, что в будущем все будет так же гладко. Что наши обиды не сожрут нас вместе с воспоминаниями о былом.

Пока мы обнимаемся с сыном, из машины выходит свекровь с моей матерью. Видно, решили, если у них не получается поодиночке меня прогнуть, выдвигаться единым фронтом. Ну, вот и как мне с ними бороться?

— Привет. Смотрю, не я одна хорошо провожу время.

— Да, мы с Любочкой посидели в кафе. А ты на пляж никак каталась? Эля! Ну, вот куда ты поперлась после болезни!