Люби меня - Анна Брукс

— Не знаю, как я выжил, но я выжил. Я хотел выбраться оттуда, и я хотел чего-то лучшего. Каждое чёртово утро я просыпался и молился, чтобы в этот день мама сказала мне, что любит меня. Что, может быть, она заступится за меня. Я перепробовал всё. Когда отчим обращал на неё свой гнев, я боролся за неё. Я сражался за неё! — я выкрикиваю последнюю фразу и швыряю бутылку пива через всю комнату. — Чёрт, — я прижимаю кулаки к глазам.

— Вон… — дрожащий голос Рейн заставляет меня опустить руки.

— Моя мама была без сознания, а он… — я сглатываю грёбаный комок в горле. — Я видел, как он воткнул иглу себе в руку. В этом не было ничего нового для меня, но я ждал, когда он тоже отключится, чтобы посмотреть, есть ли что-нибудь в кладовке. Я умирал с голоду. Это заняло всего несколько секунд после того, как отчим ввёл себе наркотик, прежде чем он начал биться в конвульсиях.

Она встаёт и хватает меня за руки.

— О, Боже.

— Я вошёл в гостиную, встал над ним и стал смотреть, — моё сердце колотится, а руки дрожат. Воспоминания, чертовы кошмары — они начинают обвиваться вокруг моего горла так же туго, как мой отчим душил меня. — Вместе с кровью из носа и пеной изо рта я видел, как из него вытекает жизнь. Я даже не позвонил в полицию. Я просто пошёл в свою комнату, забрался под простыню и стал ждать. Притворился, что сплю.

— Это, должно быть, было ужасно.

Смех, который выходит из меня, больше похож на плач.

— Это не было ужасно. Что было ужасно, так это то, что мама обвинила меня и выгнала из дома, потому что думала, что я мог бы предотвратить это. Она даже не знала, где я нахожусь больше половины времени, да её это и не волновало. Поэтому тот факт, что она обвинила меня, был абсурдным. Вообще-то нет, беру свои слова обратно. Это не было ужасно; это было, вероятно, лучшее, что она могла сделать для меня. Я был бездомным около семи месяцев, прежде чем меня арестовали за пьянство как несовершеннолетнего, незаконное проникновение на территорию, вандализм и нарушение комендантского часа, а затем я провёл следующие три года в колонии для несовершеннолетних, пока мне не исполнилось восемнадцать, и они вытолкнули меня оттуда только в том, в чём я был одет.

— Ты был всего лишь ребёнком, Вон. Боже мой, не могу поверить, что никто не пришёл на помощь.

Я не отвечаю на её заявление. Может быть, я и был молод, но я отличал добро от зла.

— Может быть, если бы я спас его, она полюбила бы меня хоть немного. Она меня ненавидит. Я не знаю, что сделал, но, как бы я ни старался, она не замечала меня. Она никогда не любила меня, Рейн. Всё, чего я когда-либо хотел, это чтобы мать заботилась обо мне, но она никогда не заботилась. Она никогда этого не делала. Всё, чего я хотел, — это чтобы эта женщина любила меня.

Рейн обнимает меня и сжимает сильнее.

— Ш-ш-ш, — она обхватывает моё лицо и прижимается губами к моим. — Мне очень жаль, Вон. Мне так чертовски жаль.

Я даже не могу ничего сказать, потому что эмоции, которых я избегаю, бьют меня сильнее, чем когда-либо в жизни. Я никогда не произносил этих слов вслух, и то, что они слетают с моих губ, пугает меня до чёртиков. Как бы я ни старался ненавидеть свою мать и сколько бы раз ни пытался забыть о ней, я, чёрт возьми, не могу.

Из-за неё я и вернулся. Когда в ту ночь умер мой отчим, я не только потерял его, но и потерял маленькую надежду на то, что мама когда-нибудь полюбит меня. Она ни разу не навестила меня в тюрьме, ни разу не попыталась позвонить. И каждый грёбаный год, когда я посылаю ей поздравительную открытку, она отсылает её обратно.

— Ты замечательный человек, Вон. Ты добрый и сострадательный. Ты невероятно внимательный, весёлый и такой заботливый. Я люблю тебя. Я люблю тебя так чертовски сильно. Я знаю, что это не одно и то же, но я не хочу, чтобы ты хоть на секунду подумал, что не заслуживаешь этого.

Я целую Рейн в макушку и вдыхаю её успокаивающий аромат.