У Червленого яра - Татьяна Луковская

Поспешать надобно. Коли влезть успел, так борти жаль, да это полбеды, не задрал ли бурый козочек? Три дойные козы, бодучий козел Рогач да россыпь козляток — богатство Миронега, его сытая жизнь даже при неудачной охоте. Стадо он держал на островке средь речной водицы — чтоб не искать рогатых неслухов по всему яру, да и хищникам не так просто добраться. Вот только медведи иногда настырны и плавать горазды. Миронег прислушался — блеянья не слышно. Снова ускорил шаг, почти переходя на бег.

Нет, не медведь. Ухо уловило собачий лай. Собаки, стало быть, рядом и человек или люди. Что забыли на его лесном дворе? Разбойничать пришли али случайно забрели? Хорониться Миронег не собирался, за свое добро он готов сцепиться с любым. Убьют, ну значит так уж на роду было написано. Так он жил уже много лет, радуясь каждому божьему дню, а сколько их осталось, то не ему ведать.

Миронег с бега перешел на уверенный шаг, ладонь грела обух топора. Теперь доносился не только собачий лай, но и конское ржание. Лошади здесь, в чаще? Как смогли верховыми продраться? Меж стволов замелькали шитые свиты и блеск брони. Воины. Хорошего не жди. Миронег мысленно попросил у Бога и Пресвятой Богородицы за все прощение, осенил себя распятьем и пошел к усадьбе.

Собаки почуяли его, принялись брехать, одна выскочила навстречу, зарычала, ощетиниваясь.

— Прочь пошла, — попер на нее Миронег.

— Кто таков? — вышел из-за ствола коренастый воин в годах с густой бородищей, в броне и при сулице[1].

— Бортник я, вы-то кто таковы? — с видимым спокойствием отозвался Миронег.

— Бортник пожаловал, — крикнул дозорный назад.

— Так веди того бортника, — отозвались с поляны.

Дозорный протянул было руку к рукаву рубахи Миронега.

— Сам ходить умею, — огрызнулся тот, выходя к усадьбе.

На поляне было многолюдно: с десяток добротно облаченных всадников, привязав коней к козлиному тыну, сидели на поваленных бревнах вкруг кольцевой каменки-очага и ждали, когда дожарится на вертеле мясо, воины, облаченные попроще, суетились вокруг. Внутренним чутьем Миронег понял, что шкворчит жиром его козленок. А и не понял бы, так белая окровавленная шкурка, валявшаяся здесь же, подсказала бы не хуже. Понятно, как кони сюда смогли попасть, на двух плоскодонных ладьях приплыли вместе с знатными ловчими. А по дороге те горе-охотнички и на островок его заглянули, не побрезговали.

Кто ж такие? Вон те, двое, что уселись на постеленную для них рогожу, по виду — отец и сын, ой, не из простых, высоко летают. Гриди[2] их ладно разодеты — узорочье по свитам, сапоги — мягкий сафьян, гривны серебряные на загорелых шеях, а уж эти так и вовсе глаз роскошью слепят, одни пестрыми цветами шитые корзени[3], небрежно накинутые на плечи, чего стоят. Отец с копной непослушных слегка вьющихся волос, прореженных первой проседью. Светлые брови как на валах покоились на мощных выступах надбровниц, крупный нос выделялся на почти квадратном лице, в изгибе тонких губ играла усмешка, крупные руки упирались в колени, такими меч таскать, что пушинку. Сын, хоть и смахивал на отца — и выступами бровей, и курчавой макушкой, и широким носом, а все ж был более мягок чертами лица, видно матушкина кровь сильно разбавила отцовское начало, а, может, молод еще, лет двадцати, не старше.

Миронег при виде богатой одежи не стушевался, видал он и не таких, а вот козлика было жаль, и одного ли, может, всех под нож пустили.

— Бортник это, — ответил на вопросительный взгляд главаря бородатый дозорный. — Кланяйся, лычаница болотная, — хотел он отвесить подзатыльник Миронегу, но тот зыркнул на него злым диким взглядом, что сразу охладило желание подучить невежу.

— Я-то бортник, и козел мой был, коли вы не приметили, — надменно проговорил Миронег.

— А мы — мытари[4], — усмехнулся главарь, — давно ли княжью долю платил, бортник? Чай, не на своей земле живешь.

— Нынче князей больно много, всем не наносишься, — в тон ему отозвался Миронег.