— Что читаете? — нервно выдавливаю из себя, постепенно возвращая самоконтроль.

— Трое в лодке, не считая собаки. Хорошая повесть. Ознакомьтесь, если есть желание стать ближе с Англией и её литературой, — он понимает, что я не местная, но продолжает избегать зрительного контакта.

— Вам так неинтересны новые люди? — отламываю ложкой кусочек от трайфла и, не дожидаясь ответа, пробую его на вкус.

— Мисс, я сижу в самом уединенном месте этой пекарни. Там, где стоит всего два стола с одним стулом на каждый. В моей руке лежит книга, а рядом стоит заваренный бергамот с молоком. Как думаете, я нахожусь в поиске новых знакомств?

— Мне хочется тебя ударить, — вдруг срывается с моих губ то, что поселилось в самой глубине души, — взять тебя ледяными руками за щеки, встретиться с тобой глазами и завизжать самым истошным криком. Я просто буду орать что-то бессвязное, а ты слушать и совсем не понимать, что происходит. Ровно до тех пор, пока не узнаешь меня. Не достанешь из своих задворок памяти. Я бы отвесила тебе давно заслуженную пощечину. Такую, через которую ты бы ощутил всю мою боль. Почувствовал её и осознал, что это такое — быть оставленным после честного признания, после осознания своей влюблённости, после чертового поцелуя, которым ты сделал только хуже.

Солсбери замер на момент всего моего монолога. Его темные глаза уставились в одну точку, а взгляд буквально за секунду изменился на безжизненный, отчужденный. Его лицо не выражает ничего, и на мгновение даже кажется, что Ричард перестает дышать. Он медленно, через усилие, поднимает голову и смотрит на меня. По телу бегут мурашки. Мне хочется провалиться под землю от стыда за всё сказанное.

— Я выбил запись на твою следующую лекцию в университете, — Ричард едва шевелит губами, и мне кажется, что всё вокруг является своеобразной шуткой моего подсознания: я всего лишь сплю, это всё ненастоящее, — на сегодня не было мест. И ещё, смородиновые булочки «Челси» лучше сочетаются с ирландским кофе.

— Это всё, что ты мне скажешь? — не отрываю пристального взгляда от его холодных глаз, в проблеске которых пробегает что-то незаметное, едва уловимое.

— Не был готов увидеть тебя в понедельник, — он закусывает щеку изнутри и приходит в себя: без стыда осматривает моё лицо, одежду и волосы. Его зрачки с интересом бегают по мне, подмечая новые детали.

Чувствую, как начинаю закипать. Рука горит в желании звонко приложиться к его бледному, от постоянно пасмурной погоды, лицу. Но я держусь: понимаю, что это ни к чему не приведет. Ричард не планирует отвечать на мои вопросы, виртуозно переводит тему и, кажется, снова не воспринимает всё сказанное всерьез. Хочется уйти. Беру чашку в ладони и планирую встать, как вдруг его рука осторожно касается моего запястья.

— Я объяснюсь, — по его глазам видно, что это правда, — только дай мне три минуты, чтобы собраться. Прости за эти неуместные фразы.

Не ставлю кофе обратно, но и не ухожу. Бессмысленно разыгрывать лишнюю драму: я хочу услышать его. Мне нужно понять, что им двигало. Навсегда закрыть эту тему и больше никогда не вздрагивать, не замирать и не терять дар речи, встречая его спустя годы в случайном заведении. Я смогла пережить это. Перестала встречать его в своих мыслях, давно закончила лить слёзы и искать ответ. Но сейчас, когда он сидит напротив, я понимаю, что заслуживаю честности. Пусть и поздней, но настоящей.

— Мой уход и отказ от наших терапий был единственным правильным решением.

Сердце пронзает тонкая игла. Я давно не испытывала этого ощущения, из-за чего неприятно съеживаюсь на долю секунды. Солсбери видит это, но не останавливается. Складывает руки перед собой, слегка поглаживая костяшки пальцев.