— И вы теперь… встречаетесь?..

— Да какой там… Нет, я себе такого не прощу. У него жена, сын. Я не хочу быть стервой и разлучницей. Нет. Ни за что. Поцеловались один раз и хватит. Но забыть я его всё равно не могу.

— Он тебе пишет?

— Нет, — сказала Вика и вздохнула. — Он меня понял и услышал. Сразу обрубил все контакты. Как говорится, умерла — так умерла. Но я постоянно его вспоминаю. Уже кажется, что не его вспоминаю, а совсем кого-то другого. Но остановиться не могу.

К собственному же удивлению, я понимала её. Понимала всё до последнего слова. Понимала, наконец, что не схожу с ума. А если и схожу, то совсем не единственная.

Вот так встретить единожды человека, дотронуться до него, ощутить вкус его губ и проститься, сознательно проститься, чтобы не видеть больше и не слышать — собственноручно выдуманное наказание, которое имеет реальные последствия, когда буквально ломает от чувства, что так неправильно, так ненужно, ненужно никому. Но раз за разом, час за часом неуклонно тянет в бесконечность того самого, что гонишь от себя прочь.

У меня зазвонил телефон, и я отошла от Вики, чтобы ответить.

Я ответила, не глядя:

— Алло?..

— Лиз?..

— Тони?..

— Привет.

Повисла пауза. Долгая и страшная, как те четыре недели, которые отрывали последнее воспоминание об этом голосе с новым всплеском реальности, где я меньше всего готовилась к тому, чтобы услышать новое «Привет».

— Лиз, прости, что звоню… — сказал Тони, мелко вибрируя на каждом слоге. Его образ словно распался на куски и собрался сызнова — нервный, угловатый, с играющими на лице желваками, который я слышала каждой клеточкой кожи и боялась упустить мельчайшую деталь. — Я помню, ты просила не звонить. Но, понимаешь, маме сегодня сорок дней. И я подумал…

— О чём? — спросила я, ликуя и ненавидя Тони за его дерзость, что всё-таки нарушил данное мне обещание.

— О том, что она в последней ссоре тоже сказала «не звони мне». И я никогда не позвонил, понимаешь, Лиз? Она сказала, и я не позвонил. Но, может, она всё-таки ждала, что я позвоню? Я не знаю этого, никогда не узнаю. Но я даже не сделал попытку. Не подумал, не преодолел свою гордость и обиду. Она выпалила, что я ей не сын. Но вдруг она сказала так тоже от обиды? И вдруг она ответила бы мне, понимаешь? Ответила. А я никогда этого не узнаю, потому что даже не думал, что её так скоро не станет. И сейчас я звоню тебе…

— Зачем?.. — задала я вопрос, от которого всё сжалось в груди. — Зачем, Тони?..

— Затем, что я хочу знать наверняка, правда ли ты хочешь больше не слышать меня.

Я убрала телефон от уха, чтобы не слышать его дрожащего голоса, не слышать мольбы о правде, которую я не вправе ему озвучить.

Тони умолял, требовал закрыть портал между нами или же дать ему хоть какой-то шанс. Но ни то, ни другое не могло быть целиком желанным, поскольку каждому из вариантов противопоставлялись тысячи разных «но».

Я рада была его слышать, но…

Я хотела его слышать, да, хотела, но…

Он позвонил, несмотря на обещание не звонить, но…

Я расслышала канонаду восторженных голосов из комнаты, где оставались Габи, стриптизёр и кучка девчонок, не обременённых душевными терзаниями. Глянула на Вику, которая, докурив, подмигнула мне и вышла из кухни. Я осталась один на один со своим решением.

— Тони, — сказала я, — а где Катя?

— Уехала к её маме с Гришей. Я не поехал. Не захотел давиться улыбкой, когда всё не так радужно, как хотелось бы.

— Стало быть, ты один?..

— Один.

— Приедешь ко мне?

— Приеду. Когда?

Я осмотрела себя с ног до головы и приняла единственно возможное решение:

— Я буду дома через полчаса. Встретишь меня у подъезда?

— Встречу, — с готовностью ответил Тони.