К сожалению, тело не уловило метафор, проносящихся в голове — в какой-то момент мне нужно вынырнуть, чтобы глотнуть воздуха. Когда отстраняюсь, чтобы перевести дыхание, меня поражает открывшееся зрелище: красная помада размазана по всему лицу Винсента, буквально от носа до подбородка.

Это так поразительно и грязно, так непристойно, что я давлюсь смехом.

— Что? — требует Винсент, чуть сильнее сжимая ладони.

— У тебя помада, — я обвожу рукой его рот.

Он выгибает бровь.

— У тебя тоже.

Я задыхаюсь, натягиваю рукав на руку и яростно тру. Винсент смеется.

— Заткнись, — умоляю я. — Двенадцать часов стойкости, ты никогда не отмоешься самостоятельно.

— Следует написать отрицательный отзыв.

Я усердно вытираю уголки его рта.

— Теперь лучше? — ворчит Винсент, сохраняя серьёзное лицо, пока я тру его губы.

— Да, намного лучше, — ворчу я. — Извини, я устроила беспорядок.

Винсент переносит вес тела обратно на руки и позволяет ухаживать за ним. Я кладу одну руку ему на затылок, удерживая на месте, пока вытираю рот рукавом.

— У тебя такие мягкие волосы, — снова ворчу, ощущая зависть. — Ты правда не пользуешься кондиционером?

— Ты заглядывала в мой душ?

— Конечно заглядывала. Я же предупреждала, что так и сделаю.

Если Винсент замечает, что я провожу большим пальцем по изгибам нижней губы больше необходимого, он не упоминает об этом. Но издает тихий, довольный вздох и закрывает глаза, когда моя другая рука — та, что лежит на глупо мягких волосах — начинает двигаться, пальцы сгибаются, так что ногти вырисовывают медленный ритм на его коже головы.

Винсенту требуется мгновение, чтобы снова приоткрыть веки, когда я отпускаю его.

— У меня все лицо в помаде? — хрипит он.

— Почти, — подтверждаю я. — Прости, я же говорила, что развела беспорядок.

Винсент издает низкий грудной стон.

— Скажи это еще раз.

— Что? Прости? — сознание поражает меня. — Или что я развела беспорядок?

Он проводит языком по зубами, отчего меня кружится голова.

— Ты, — я обвиняюще прижимаю палец к его груди, — грязный мальчишка.

— Это все ново, — говорит он, выставляя ладони в знак защиты. — Грязные разговоры никогда не действовали на меня так, но ты и проклятая поэзия…

— Тогда, может быть, стоит продолжить разговор, — говорю я, стараясь, чтобы это прозвучало страстно. Винсент фыркает.

— Учитывая наш послужной список в области общения? Да, думаю, это хорошая идея.

Смех клокочет у меня в горле. Винсент ловит его крепким поцелуем. И тогда я больше не смеюсь, потому что единственное, что существует в мире — это тепло его губ на моих. Пальцы снова зарываются в его волосы, и Винсент отвечает тем же жестом, поглаживая одной рукой вдоль моей спины, от плеча, трапециевидной мышцы, к изгибу задницы. Через долю секунды после того, как я думаю, что заплатила бы много денег за то, чтобы он сжал меня там, Винсент протягивает руку и делает это я так сильно, что я невольно издаю стон.

Он стал ещё тверже. Не думала, что это возможно.

И вдруг никаких сомнений не остается. Нет страха. Колебаний. Словно какое-то пугающе сложное алгебраическое уравнение внезапно упростилось и теперь ответ ясен как божий день.

Я снова откидываюсь назад и обхватываю его подбородок руками.

— Я хочу делать больше, чем просто целоваться.

Винсент кивает.

— Так же, как я прижимал тебя к книжному шкафу?

— Что-то похожее.

— Ну… — один уголок его рта приподнимается. — Если тебе это показалось впечатляющим, представь, что я могу сделать двумя руками.

— Покажи, — требую я.

— Показать что?

— Действительно нужно, чтобы я произнесла это вслух?

Он моргает, изображая притворную невинность.

Это битва.

Я смотрю на огромного темноглазого баскетболиста, чьи руки лежат на моих бедрах. Винсент благосклонно улыбается в ответ, ресницы трепещут.