Лучше, чем навсегда - Селеста Брайар

Я уже наполовину прожевала свою пасту, поэтому неловко подношу руку ко рту, прежде чем сглотнуть.

— В колледже я специализировалась на английском языке. Мне всегда нравилось писать, но у меня не было возможности стать автором.

В его хрустальных радужках полыхает веселье.

— Боже, ты бы мне пригодилась в колледже. Я был отстойным в английском. Едва сдал экзамен. — Он переключает свое внимание на картошку, заглатывая пять кусочков за один укус.

— На чем ты специализировался?

Спортивная медицина. Спасибо, жуткие фан-страницы.

— Спортивная медицина, — повторяет он.

Некоторое время между нами царит молчание, и, запихнув в себя пачку маслянистой пасты, я открываю рот, чтобы наконец что-то сказать.

— Расскажи мне о Родене, — вмешивается Хейз.

На моем лице появляется маска замешательства.

— Роден?

Хейз запомнил имя моего брата?

— Ты упоминала о нем в баре.

— Ну, он умер…

— Нет, Айрис. Расскажи мне о нем.

О. Никто никогда не просил рассказать о Родене. Это… я никогда не говорила о нем без того, чтобы на меня не навалилась пелена печали. Она всегда там, понимаете? Но впервые за целую вечность воздух в моих легких кажется мягким.

Успокаивающее чувство эйфории вновь овладевает моими напряженными плечами.

— Роден был… есть… самый лучший человек на свете. Он был творческим, добрым и заботился обо всех. Он любил рисовать. Боже, он был так хорош в этом. Особенно он любил рисовать людей. Мы всегда зависали в парке и сидели там часами, а он заполнял весь свой альбом для зарисовок. Я умоляла его научить меня рисовать, но у меня никогда не получалось изображать людей так, как у него.

— Похоже, он невероятный. Хотел бы я с ним познакомиться.

Я бы тоже этого хотела.

Я хватаюсь за что-нибудь, чтобы ответить, но все мои слова теряются в процессе, медленно исчезая.

— Расскажи мне о своей матери, — говорю я в конце концов.

Хейз вертит в руках кусочек салата.

— Она заботливая, как и твой брат. Она утешала меня, когда мне было плохо, всегда готовила мне блинчики с шоколадной крошкой на мой день рождения и отвела меня на мой первый хоккейный матч. Она никогда, никогда ничего не просила для себя. Если ей было больно, она изображала самую яркую улыбку и делала вид, что все в порядке. Она никогда не хотела быть обузой. Хотел бы я, чтобы она знала, что я готов вытерпеть всю боль в мире, чтобы сделать все для нее хоть немного лучше.

— О, Хейз. Она была чудесной. Мне так жаль.

Он кивает, но я не думаю, что он готов к дальнейшим разговорам. Он занят тем, что нанизывает на вилку нечеловеческое количество пасты. Мне нужно сменить тему.

— Ты очень талантливый, ты знаешь об этом? — Я делаю комплимент, ковыряясь в своей порции.

— Ты так думаешь? — поддразнивает он, и сексуальное напряжение между нами нарастает, становясь настолько ощутимым, что его можно резать ножом для масла.

Благодаря достаточному освещению мой румянец некуда спрятать.

— Да, ты отличный игрок. Определенно лучше, чем некоторые другие игроки в лиге.

Хейз громко фыркает, вызывая недовольные взгляды с соседних столиков, а бабушка напротив нас бросает на меня злобный взгляд.

— Спасибо, Мелкая. Это много значит для меня.

Он указывает на меня зубцами своей вилки, кривая ухмылка растягивается на его лице.

— Мне нравится, что ты честная. Ты говоришь об этом прямо в лицо, а в моей работе это редкость. Но есть и такая часть тебя, которая беспокоится, что ты слишком откровенна, и это вызывает восхищение.

Я давлюсь пастой, а мои пульс и сердце учащенно бьются.

— О, — это все, что я могу сказать, отчасти потому, что не знаю, что еще сказать, отчасти потому, что я все еще хрипло хватаю воздух.