Памятью Нина Григорьевна обладала удивительной. Она без труда могла вспомнить, во что была одета маленькая Лизочка, когда впервые ее привезли сюда, в деревню, на парное молочко. И как смешно выговаривала слова Катюшка, упорно путая буквы местами: вместо «окно» у нее получалось «онко», вместо «опять» — «отяп», вместо «пятки» всегда звучала «тяпка». И дальше, отматывая назад, бабушка рассказывала о своей дочери Любушке, которая ведь тоже была маленькой и уже в детстве показывала характер.

Но больше всего Лиза любила слушать воспоминания бабушки о ее молодости, прошедшей в далекой гоголевской украинской деревне, раскинувшейся на холмах, где когда-то было у Нины Григорьевны немалое хозяйство, где даже озеро и дубовая роща были названы ее фамилией.

Катя, иногда заглядывавшая на тонувшую в сером веранду, невнятно хмыкала и исчезала за дверью. Ей был совершенно непонятен интерес сестры к запыленным временам. Бесконечные беседы с бабушкой она объясняла ее сдвигом на исторической почве. Пожалуй, только раз младшую заинтересовал рассказ Нины Григорьевны. Было это под вечер, и Катерина совершенно измаялась от безделья. Читать она уже не могла, от телевизора — черно-белого, который, кряхтя, из последних сил ловил две программы, — тошнило. А чем еще себя занять, представления не имела. Выглянула на веранду. Сидят. Лизка, закутанная в шерстяную, продранную на локтях древнюю кофту, с ногами на диване. И бабушка — в цигейковой жилетке, в чистом выглаженном платочке. Света не зажигают. Сумерки размывают очертания предметов, и если долго смотреть, то кажется, что и диван, и сидящие на нем парят в воздухе.

— Фу, черт! У меня от вас уже глюки начались!

— Не чертыхайся, — строго выговорила бабушка. — И уж не к ночи…

— Я в привидения и в черта не верю.

— А зря, — Нина Григорьевна поджала губы.

— Для того чтобы верить, надо руками потрогать, — Катя забралась на диван. — Подвинься, сестрица. — Отобрала кусок рукава необъятной кофты, накинула на плечи. Оказалось, уютно. — И о чем вы тут балакаете? — спросила с ехидцей.

— Бабушка рассказывает, как ее чуть не похитили, — довольно ответила Лиза: она знала — эта тема сестру зацепит. И точно.

— Ну да! Расскажи, ба! — поерзала младшая на диване, устраиваясь поудобнее.

Нина Григорьевна рассмеялась:

— Ты и в детстве, Катюша, так — обхватишь колено и: расскажи, ба, да расскажи.

— Ну, так как было дело?

— Глаза у тебя горят, Катерина, а история-то простая. Сватали меня за одного из нашей деревни. Жених — куда с добром. Родители согласны, засватали. А поехали с девчатами в соседнюю деревню… я ведь в хоре пела… — Нина Григорьевна замолчала, глазами ушла в прошлое.

— Ну а дальше?

— Кать, не торопи человека.

— А дальше на следующий день приехал Степан. Ну, из той деревни, где пели. И сразу ко мне: выходи за меня, и все. Я ему: так ведь засватали. А он: ну так я тебя украду.

— Ух ты, — прошептала Катька. — И что?

— Что! Приехал с парнями, караулил у колодца, все ждал, когда выйду.

— А ты?

— А я дома просидела, даже к окну не подошла.

— Ну… — разочарованно протянула Катя. — Испугалась?

— А ни к чему мне это было, — ответила Нина Григорьевна и плечом повела. В движении этом Лиза уловила давнее кокетство и вдруг ясно увидела, какой когда-то была ее бабушка.

— И ни разу не пожалела? — не унималась Катька. — Неужели за всю жизнь хоть разочек не подумала: а вот если бы я тогда убежала…

— Да на что? — искренне удивлялась бабушка.

— Ты бы сбежала, Кать, скажи, — вставила Лиза.

— Да уж ни минуты не сомневалась бы!

— Ох, Катерина, Катерина, наживешь себе беды, — вздохнула бабушка. — Ну, ужинать, да и спать. А завтра опять посумерничаем.