Бог Ярости - Рина Кент

Он, кажется, не замечает этого, хватая флакон с гелем для душа и слегка улыбаясь, когда нюхает его.

Я встаю позади него, мгновенно намокая, скольжу руками по обе стороны от него и хватаю флакон — или начинаю это делать.

Он быстро разворачивается и прижимает меня к двери, прислонив предплечье к моему горлу. Мой член дергается и тут же встает.

Господи. Почему мне так нравится, когда он груб?

Хватка Николая ослабевает, когда его глаза встречаются с моими.

— Малыш? Что ты здесь делае… о, чтоб меня. Только не говори мне, что ты примешь со мной душ?

— Разве это не очевидно? — я убираю его руку, и он отпускает меня, но только потому, что я забираю у него гель для душа.

— Не смог удержаться, да?

— Нет, не смог. Мне нужно прикоснуться к тебе.

Его губы приоткрываются, и я вижу, как утолщается его член.

— Черт возьми. Я думал, что ты, как обычно, будешь безынициативным.

— Не сегодня, — я выдавливаю средство для душа на ладонь и размазываю по его лопаткам, наслаждаясь пульсацией его мышц под моими руками.

Я быстро прихожу к пониманию того, что мне действительно нравится его мыть. Почему, черт возьми, я не делал этого раньше?

Ах, ну да. Потому что ты сломлен и изо всех сил стараешься не выглядеть таким.

— Господи, мать твою. Обожаю, когда ты ко мне прикасаешься, — он стонет, его ладони ложатся на мои бедра, поглаживая и ощупывая меня.

Это самый приятный способ отвлечься.

— Правда?

— Ты должен знать, насколько я обожаю твои прикосновения, малыш. Я такой твердый, что просто разрываюсь от желания оказаться внутри тебя.

Я улыбаюсь, но улыбка сходит на нет, когда я дотягиваюсь до его груди и обнаруживаю новую татуировку на месте, которое он специально оставил пустым.

Мои руки замирают, когда я изучаю художественные узоры в виде цветка лотоса и различаю изящный шрифт под ним, гласящий: «Собственность Б. Кинга». Он набил ее на том месте, которое, по его словам, предназначалось для чего-то особенного.

— Черт… — вздыхаю я, глядя на него. — Когда… ты набил ее?

— После той ночи, когда пришел встретиться с тобой возле особняка.

— Когда ты был не в себе?

— Это было не импульсивное решение, если ты об этом спрашиваешь. Я давно хотел ее набить.

У меня болит сердце, и я хочу сказать так много всего, но все, что мне удается, — это сдавленное:

— Спасибо.

Он прищуривается, и это выглядит так эротично, когда вода каскадом стекает по его лицу.

— Ты не паникуешь?

— С чего бы?

— Потому что это значит, что я люблю тебя до усрачки, малыш. Я не могу жить без тебя, и ты не можешь меня бросить.

Мои губы приоткрываются, и я смотрю на него с комом в горле и сердцем, стучащим так громко, что я слышу его сквозь звон в ушах.

— Эй? — он машет рукой перед моим лицом. — Ты что-нибудь скажешь? Ты начинаешь меня пугать.

— Я не хочу бросать тебя, — шепчу я слова, которые словно вырываются из глубины моей избитой души.

— Тогда не бросай.

Он говорит это так, будто это просто. И для него это просто. Я бы хотел, чтобы так было и для меня.

Хотел бы я быть тем мужчиной, которого он заслуживает.

Хотел бы сказать ему эти слова в ответ и не быть поглощенным черными чернилами и тошнотой.

Но поскольку я не могу, то встаю на цыпочки и прижимаюсь губами к его губам. Впервые мой поцелуй нежный, умоляющий, желающий исследовать его, выразить те жгучие чувства, которые я не могу произнести вслух.

Мои пальцы скользят по его волосам, и я притягиваю его ближе, пока наши груди не соприкасаются, и мы целуемся под струями воды.

Руки Николая обхватывают мою спину, прижимая нас друг к другу, но он не торопится, не превращает все в похотливое безумие, к которому мы привыкли.

Может быть, это потому, что он тоже знает, что речь больше не идет о похоти. Все давно перестало быть только таким.