Европейцы - Джеймс Генри (1979)

Наша юная леди, дойдя до этой развилки в своем искушении, с неподдельным удовлетворением вывела закон, который тотчас провозгласила: поощрять подобное бессердечие – значит расписаться в лицемерии и низости. Какое ей дело до того, кого он там разлюбил; ей дело только до его доброго нрава и доброго имени. Он по душе ей, каков он есть, но более всего ей в нем по душе эти два его достоинства. Ни жесточайшее отвращение, ни тем паче живейшая симпатия не в силах изменить тот факт – тут речь ведь исключительно о фактах, – что еще вчера его сильные руки, сомкнувшись вокруг замечательно красивой девушки, сжимали ее в объятиях так крепко, как девушке вольно было разрешить. Чувства Фледы в этот самый момент являли собой дивную смесь, в которой и Монино разрешение, и Монина красота выступали могучим подспорьем. Сама Фледа красотой не блистала, и все ее «разрешения» – каменные взоры, какие она только что демонстрировала в гостиной; это заметно укрепляло особое чувство торжества, побуждавшее ее к великодушию. Наверное, я не слишком умалю ее великодушие, если обмолвлюсь, что полет его стал возможен просто потому, что в телескоп своей далеко простирающейся мысли Фледа разглядела то, что могло бы принести ей спасение. Мона – вот кто спасет ее; по крайней мере, Мона вполне могла бы. Где-то глубоко в душе у Фледы теплилась надежда, что, даже если ей удастся с успехом выполнить данное Оуэну обещание, нельзя исключать вмешательство случая в виде Мониных самостоятельных действий. Может ведь она, положим, раньше времени потерять терпение, дать волю раздражительности – или чему-то еще, что ею нынче движет, – и сказать или сделать такое, после чего всякое примирение немыслимо. Если разрыв произойдет по инициативе Уотербата, то и она сама, и миссис Герет, и Оуэн еще могут быть счастливы. Эти вычисления Фледа не доверила бы бумаге, однако они сказались на общем балансе ее сантиментов. Она, ко всему прочему, была так оригинально устроена, что, решительно отказываясь воспользоваться ошибкой Оуэна, осуждая ее и стремясь поскорее завуалировать, в то же самое время способна была ею упиваться, как ни противоречило это ее сожалениям, что такая оплошность была допущена. Беды, правда, не случилось, потому что он, милый ее недотепа, интуитивно знал, с кем такую оплошность допустить позволительно, и, как ни больно ей было видеть его в полном смятении чувств, для нее наградой служило сознание, что он не допустил такого промаха с какой-нибудь мерзкой, коварной особой, которая сей же час его погубила бы, совершив ошибку куда более непростительную. Их бдительно оберегаемый проступок (она тешила себя фантазией, что это и ее проступок тоже) был чем-то вроде опасного, но любимого живого существа, которое она изловила и могла теперь держать у себя – живым и безобидным – в клетке собственной страсти и смотреть на него и говорить с ним хоть весь день напролет. Она надежно упрятала его под замок к той минуте, когда из окна наверху вновь увидала в саду миссис Герет. И, увидев, немедля пошла вниз ей навстречу.

Глава 10

Фледа уже поняла, какой линии ей держаться, и знала, что сказать; на террасе с крашеными горшками она первая, не дожидаясь вопроса, принялась докладывать:

– Цель его визита очень проста: он приехал потребовать, чтобы вы безотлагательно все упаковали и отослали обратно – лучше первым же поездом.