Европейцы - Джеймс Генри (1979)

– Если я вас правильно понимаю, Оуэн, по-вашему, воображением не блещет! – подхватила миссис Герет и от души, как она умела, расхохоталась.

Фледа, помолчав, ответила:

– Да, по-моему, Оуэн воображением не блещет.

– Почему вы так его невзлюбили? – вдруг резко меняя тему, спросила миссис Герет.

– Прикажете мне любить его за все, чего вы от него натерпелись?

Тут миссис Герет медленно поднялась и, подойдя к своей молодой приятельнице, обняла ее и поцеловала. После чего несколько театральным, покровительственно-светским жестом взяла ее под руку.

– Пройдемся немного, – сказала она, плотнее прижимаясь к ней, чтобы унять озноб. Они двинулись вдоль террасы, и она заговорила о другом: – Значит, он все-таки сумел найти в себе красноречие, бедный птенчик, – все свои обиды вам выплакал?

Фледа с улыбкой опустила глаза на свою спутницу, которая, закутавшись в накидку и сгорбившись, тяжело опиралась на нее, производя до странности непривычное впечатление хитроватой старушки.

– Все, о чем он мог мне поведать, я и так прекрасно знаю.

– Что правда, то правда – вы все знаете! Нет, моя дорогая, вас нельзя упрекнуть в мелочном сведении счетов; у вас бесподобное воображение, и вообще вы милейшее создание. Будь вы пустышкой, как большинство юных девиц – да что там, как все они! – я давно уже сказала бы вам какую-нибудь гадость, оскорбила бы вас, и вы бежали бы от меня как от чумы. Впрочем, нет, по зрелом размышлении, – рассуждала миссис Герет, – вы не бежали бы от меня; напротив, никакая сила не заставила бы вас двинуться с места. Вы так и сидели бы, забившись в угол, молча зализывая раны, плача от обиды на свою мучительницу, и при каждом удобном случае жаловались бы всем, какая я бесчувственная скотина, – и это была бы сущая правда!

Они прохаживались взад и вперед, и миссис Герет не давала Фледе, которая со смехом пыталась возражать, вставить хоть слово – чтобы пустая любезность не испортила темпераментно обрисованной ею картины. Она до небес возносила ее ум и долготерпение; потом сказала, что становится слишком темно и холодно и пора идти в дом пить чай. Притом сама же отчего-то медлила, словно хотела подольше тут задержаться, и сама вернулась к ультиматуму Оуэна, задав еще один-другой вопрос, в частности, действительно ли он, по Флединому впечатлению, считает, что она, миссис Герет, подчинится его требованиям.

– Мне кажется, он действительно считает, что если я хорошенько постараюсь, то смогу вас уломать… – Едва промолвив эти слова, наша юная леди осеклась и, словно в ответ на пылкий жест своей старшей приятельницы несколькими минутами ранее, кинулась к ней с объятием.

– И вы обещали постараться – понятно. Об этом вы тоже запамятовали мне сказать, – добавила миссис Герет, когда они вновь двинулись с места. – Впрочем, с вами держи ухо востро, вы на что угодно способны!

Пока Фледа обдумывала, почему она и правда прибегла к умолчанию, теперь уже разоблаченному, ее спутница вдруг ошарашила ее вопросом, как будто совершенно к делу не относящимся, а по форме отдающим даже вульгарностью:

– Ну ладно, а какого дьявола они так тянут?

Фледа, поколебавшись, уточнила:

– Вы имеете в виду свадьбу?

– Ну ясно свадьбу, что ж еще!

Фледа ответила не сразу:

– Не имею ни малейшего понятия.

– Вы его не спросили?

– Помилуйте, как вы это себе представляете?

– Как представляю себе, что вы задали столь бестактный вопрос? Я бы задала – то есть на вашем месте; но я натура грубая, слава тебе господи!

Фледе подумалось, что она и сама натура грубая – во всяком случае, ей очень скоро придется явить себя таковой; между тем миссис Герет с напором, который, по-видимому, только усилился, продолжала допытываться:

– Но день был же назначен! Какой? Уж не теперь ли?

– Совершенно не могу припомнить.