Европейцы - Джеймс Генри (1979)

«Не знаю, какая тому причина, как не знаю, почему вы не оставили мне ни строки; хотя не думаю, что вчера сделал, на ваш взгляд, что-то не так. Касательно миссис Бригсток я, разумеется, как раз считал правильным поступать так, как поступал. Она не имеет ни малейших оснований обращаться к вам в такой манере, и я сгорел бы от стыда, если позволил бы ей докучать вам. Я никому не позволю докучать вам, кроме меня. И я не имел намерения делать это вчера и не имею сегодня; но теперь, будучи совершенно свободен, я вправе сказать вам, что вы нужны мне много больше, чем вы разрешили мне это объяснить. Если вы позволите приехать к вам, то сами увидите, что со мной все хорошо. Не бойтесь, я ничем не стану досаждать вам и ничем не обеспокою. Я, слово чести, никому не буду досаждать. Только мне непременно нужно вас видеть – по поводу того, что мне сказать миссис Б. Она оказалась зловреднее, чем я предполагал, но я веду себя как ангел. Уверяю вас, со мной все хорошо, – и я хочу, чтобы вы убедились в этом воочию. Вы, скажем прямо, передо мной в долгу: обещали кое-что сделать и не сделали; а ваш отъезд без единого слова дает мне понять – не так ли? – что и решительно не в состоянии сделать. Но не покидайте меня. Дайте мне возможность увидеться с вами – пусть только раз. Я не буду ждать разрешения – приеду завтра. Я справлялся о расписании и выяснил: есть поезд, который доставит меня сразу после ленча, и обратный тоже есть. Долго я у вас не пробуду. Бога ради, будьте на месте».

Послание это прибыло утром, и у Фледы еще оставалось время послать телеграмму с отказом от встречи. Она мысленно взвесила подобный выбор, но перечитала письмо и запнулась на фразе, где говорилось о ее долге. Оуэн по своей простоте упомянул об этом, и ей нечего было ему тут возразить. Да, она осталась у него в долгу: ей явно не удалось выиграть его дело, и теперь ее долгом было принять его. Если бы она только предположила, что он предпримет попытку встретиться с ней, она, пожалуй, не пустилась бы в бегство: этим она ничего не выиграла. Впрочем, выиграла она то, что выиграла, – передышку. Никаких угрызений совести по поводу того, что из-за нее у молодого человека будет больше хлопот, она не испытывала; напротив, она считала, что это правильно, чтобы у него было как можно больше хлопот. Мэгги, считавшая, что знает все секреты сестры, хотя это было далеко не так, пеняла ей, что она уехала от миссис Герет, и весьма обрадовалась, услышав о госте, с которым сестра просила оставить ее наедине. Мэгги любила заглядывать далеко вперед и теперь, сидя наверху, окидывала взглядом все их будущее. Она знала, как выразилась в своем кругу, что с Фледой что-то происходит, и весомость того, что она знала, усиливалась другим фактом: с мистером Геретом тоже явно что-то происходило.

Фледа очень скоро узнала, что именно. Всего лишь то, что с ним, как он объявил в первую же минуту, как только появился перед ней, теперь все хорошо. Когда же Фледа справилась, что он под этим имеет в виду, то услышала: отныне он может считать себя свободным, ибо в Уэст-Кенсингтоне, когда они с миссис Бригсток вышли на улицу, произошла ужасная сцена.

– Я знал, что она намеревалась мне сказать; вот почему я решил во что бы то ни стало ее увести. Я знал, что мне это будет очень неприятно, но был в полной готовности. Она выпалила, как только мы свернули за угол, спросила напрямую, влюблен ли я в вас.

– И что же вы на это ответили?

– Что ей нет до этого никакого дела.

– Вот как? – сказала Фледа. – Я в этом не так уж уверена!

– Зато я уверен, а самое заинтересованное лицо – я. Конечно, я употребил другие слова: я был безукоризненно вежлив, так же вежлив, как она. Но сказал ей, что она не имеет права задавать мне такого рода вопросы. Я сказал, что не уверен, имеет ли даже Мона на них право при той своеобразной линии поведения, какую избрала. Во всяком случае, все это дело, как я его понимаю, касается Моны и меня, и между Моной и мной, с ее соизволения, впредь и останется.