Флэшмен и краснокожие - Джордж Макдоналд Фрейзер (1982)

Я все же счел за лучшее подчиниться и стал подниматься. Несмотря на слабость и головокружение я отдавал себе отчет, что единственная моя надежда выжить в этой ужасной заварухе покоится на девушке, которую я спас… Должно быть, это она говорила, когда я беспомощно висел на дереве, а теперь заступилась за меня снова, причем властно. Девчонка явно заслуживает любых проявлений благодарности, какие я смогу ей выказать. Поэтому я с трудом поднялся, охая от боли и не выпуская из одеревеневших рук одеяла, прикрывавшего срам, и принялся лепетать подобострастно: «Мучас, мучас грасиас, сеньорита». Раззява заворчал, как злобный пес, но она кивнула и молча разглядывала меня несколько минут. Шикарные глаза выражали любопытство и задумчивость, словно я был неким товаром в витрине магазина, и ей предстояло решить, покупать его или нет. Я стоял, пошатываясь и обливаясь потом, стараясь сохранить дружелюбный вид, и в свою очередь рассматривал ее.

При свете дня девчонку вовсе нельзя было счесть непривлекательной. Округлая мордашка, отмытая и умащенная, выглядела свежей, как яблочко, полные губки манили к себе. Фигуру можно было охарактеризовать скорее как плотную, чем как худощавую – мускулистая этакая крошка, по-девичьи пухленькая, ибо ей вряд ли было больше шестнадцати. По апачским стандартам одета она была как королева: тонкой выделки замшевое платье с бисером, обшитое ниже колен бахромой, над изготовлением которой дюжине скво пришлось корпеть, наверное, целую неделю; украшенные геометрическим орнаментом мокасины, на лбу кружевной шарфик, а серебра и безделушек на ней висело столько, что хоть лавку открывай. Внешность была типично индейская, но сквозило в ней нечто такое холодное, почти презрительное, что не вязалось с плотной маленькой фигуркой и варварской роскошью. Этот безразлично-высокомерный взгляд подходил скорее богатой асиенде, нежели викупу. Знай я, что мать ее была чистокровной испанской идальгой с именем в три фута длиной, все вопросы отпали бы сами собой.

Она вдруг нахмурилась.

– Какие страшные волосы у тебя на лице. Ты их срежешь?

С перепугу я залепетал, что, мол, конечно, мэм, как прикажете, а Раззява сплюнул и буркнул, что, на его вкус, он срезал бы побольше, чем баки. После чего перешел к леденящим душу анатомическим подробностям, но девушка цыкнула на него, потом снова пристально оглядела меня своими раскосыми глазами и спрашивает преспокойно так:

– Я тебе нравлюсь, пинда-ликойе?

У меня тогда и в мыслях не было, ради чего проводится такая тщательная инспекция, зато я отчетливо понимал, что между мной и мучительной смертью стоит только добрая воля этой юной дамы. Проигнорировав хмыкнувшего при этом вопросе Раззяву, я рассыпался в комплиментах, развеивая всякие сомнения, и она хлопнула в ладоши.

– Bueno![139] – воскликнула она и засмеялась, с торжеством глянув через плечо на Раззяву и сопроводив это жестом и апачским словечком, вряд ли, как мне кажется, подходившим для леди. Одарив меня на прощание страстным взглядом, она упорхнула, а Раззява, громко пукнув в качестве комментария, ткнул большим пальцем, указывая на мою одежду, сваленную в углу. Он недружелюбно наблюдал, как я надеваю штаны, рубашку и натягиваю сапоги. Все тело ныло, но головокружение прошло, и я рискнул спросить у него, кто эта девушка.

Он нехотя процедил:

– Сонсе-аррей. Дочь Красных Рукавов.

– А это кто такой?

Черные глаза впились в меня с недоумением и недоверием.

– Странный ты какой-то, пинда-ликойе. Ты не знаешь Мангас Колорадо? Ба! Ты врешь!

– Никогда не слышал о нем. А чего хочет от меня его дочь?

– Это ты ее спрашивай, – и он снова хохотнул, раззявив рот. – Хух! Надо было тебе уронить свое одеяло, белоглазый! Пошли!

Апач вывел меня из викупа.