Флэшмен и краснокожие - Джордж Макдоналд Фрейзер (1982)

Вы, должно быть, начинаете осознавать невозможность того, что краснокожий и бледнолицый смогут когда-либо понять друг друга. Впрочем, даже если такое и случится, то вряд ли изменит что-либо, включая политику янки в отношении индейцев – разве что заставит первых искоренять последних еще быстрее, чем они это делают. Американцы отдают себе отчет, что обирают краснокожих, но, как и полагается добрым христианам-ханжам, кнутом и пряником стараются заставить индейцев принять этот грабеж как благодеяние со стороны воров. А это не слишком мудрая политика в отношении темных дикарей, которые привыкли скорее грабить, нежели быть ограбленными, да к тому же понятия не имеют о том, что такое правительство, ответственность и власть. Нельзя заключить действенный договор с вождем, воины которого не считают себя обязанными ему подчиняться. С другой стороны, родись вы индейцем – избави Бог! – то не видели бы смысла вести переговоры с правительством, которое то и дело отщипывает куски ваших охотничьих угодий, чтобы разместить белых иммигрантов, поток которых не в состоянии контролировать.

Ничто не в силах помочь, когда одна из сторон почитает своих противников не иначе как за жадных, грубых белых воров, а другая – за диких, предательских красных ублюдков. Я не говорю, что кто-то из них не прав, заметьте.

Трагедия индейцев в том, что они, будучи гордыми и заносчивыми дикарями, не способными покориться, а равно отважными и опытными воинами – эти качества оказались почти совсем непригодными на этой войне – могли быть приведены к покорности только жестокостью, не уступающей по степени их собственной. Выбор был прост: резервация или могила. Третьего не дано.

Мой маленький антрополог заявил бы, что белый человек виноват уже тем, что пришел на эти земли. Не спорю, но если руководствоваться такой логикой, Ур Халдейский сейчас представлял бы собой чертовски перенаселенное местечко.[158]

* * *

Наутро после вечеринки с Мангасом я был разбужен ото сна пребывающим не в лучшем расположении духа Раззявой. С раскалывающимися головами, мы отъехали на несколько миль в горы, где он стал готовить меня к медовому месяцу. «Нам необходимо найти приятное уединенное местечко, – буркнул апач, – где можно построить уютное гнездышко для невесты». Мы выбрали небольшую сосновую рощицу над ручьем, и принялись строить викуп. Точнее, строил он, а я мешался под ногами и высказывал полезные предположения. Проклиная день, когда впервые увидел меня, Раззява обустроил шалаш, обеспечив его одеялами, запасом еды и кухонной утварью. Покончив с работой, он обвел ее взглядом и буркнул, что неплохо было бы устроить здесь небольшой садик: ему-де пришло в свое время в голову разбить цветник для Алопай, и та осталась очень довольна.

И вот пришлось мне пыхтеть, выкапывая в окрестном лесу цветы и перетаскивая их к викупу. Раззява в хмурой задумчивости наблюдал за мной. Когда я повтыкал растения в землю, он подошел, навел окончательный лоск и предостерег, чтобы я не переборщил с поливом. Получилось и впрямь красиво; я сказал, что Сонсе-аррей наверняка понравится, на что Раззява хмыкнул и пожал плечами, а потом оба мы рассмеялись, глядя друг на друга через ковер из цветов. Таким он мне и запомнился – не тем древним стариком, каким я его увидел в прошлом году, а угловатым, кривоногим юношей, апачем до мозга костей. Вот он серьезно обводит садик взглядом, очищая нож от земли, и выглядит одновременно хмурым и довольным. Странное воспоминание, если судить с исторической точки зрения – но для меня он так и остался Раззявой, хотя остальной мир называет его Джеронимо.[159]