Флэшмен и краснокожие - Джордж Макдоналд Фрейзер (1982)

Есть смысл отклониться ненадолго от темы и познакомить вас с событиями, имевшими место за прошедшие двадцать пять лет. Тогда, в сорок девятом, я, считаясь в Англии народным героем, в Штатах был всего лишь безвестным беглецом. Теперь, в 1875-м, я был сэром Гарри Флэшменом, К.В., К.О.Б.[180], имеющим приписываемые мне заслуги за действия во время Крымской компании, Сипайского мятежа и восстания тайпинов в Китае, не говоря уж о выдающемся вкладе в дело Союза во время Гражданской войны в США. Никто не знал в точности, в чем этот вклад состоял, поскольку мне довелось сражаться за обе стороны, но я выбрался из этой передряги с Почетной медалью на груди и безграничным кредитом доверия, пусть и не вполне объяснимым. Но единственный человек, знавший всю правду, схлопотал пулю в спину в театре Форда, так что заговорить не мог. А я не хотел. Быть может, наступит час и я поведаю все про Джеба Стюарта, тюрьму Либби, про ту миссию, которую я исполнил для Линкольна (мир праху этого гениального шантажиста) и про новые амурные встречи с миниатюрной миссис Мандевиль в числе прочего. Но пока это не важно; значение имеет только то, что я в результате свел знакомство с такими выдающимися персонами, как Грант (действующий президент), Шерман и Шеридан, и парнями рангом пониже: молодым Кастером, встреча с которым была краткой и формальной, и Диким Биллом Хикоком, хорошим моим знакомым (хотя история про значок заместителя маршала тоже может пока подождать).

Так что представьте себе Флэши во всем блеске пятидесяти трех лет, важного иностранного гостя, старого боевого товарища и заслуженного офицера, с сединой на висках, но без брюшка, достойного такого названия, стройного, как кипарис, и вообще живого олицетворения галантного кавалера, запечатлевающего свои поздравления на румяных щечках новоиспеченной миссис Шеридан во время свадебного приема в саду ее батюшки. Малыш Фил, сияющий, как медный грош, но одновременно выглядящий так, будто плюхнулся в реку и дал мундиру высохнуть прямо на теле, подвел меня к Шерману, которого я почитал за ученого дикаря, и шуту Поупу, стратегический талант которого состоял в умении проигрывать битвы, а затем провозглашать их своими победами. С ними был здоровенный грубый детина с баками, как у прусского юнкера, по имени Крук.[181]

– И как, разрази меня гром, ухитрюсь я не пускать их в Черные Холмы? – рокотал он. – Там уже десять тысяч старателей, бредящих золотом. И я им должен сказать: «Ну-ка, ребята, бросайте свои самородки и топайте себе домой»? – Да они слушать не станут!

Шеридан представил меня. Я выразил интерес, о чем ведет речь мистер Крук, и был введен в курс дела.

Выходило, что несколькими годами ранее Вашингтон заключил с индейцами сиу договор, дарующий последним право на вечное пользование Черными Холмами дакотов – местом, которое сиу почитали своей Валгаллой. Ни одному белому поселенцу не дозволялось селиться там без разрешения индейцев. Но теперь там нашли золото (заслуга научной экспедиции под эскортом Кастера, если быть точным), старатели хлынули в Холмы, краснокожие возмутились, и Крук получил приказ выставить захватчиков вон, причем живо.

– Можете себе представить, сэр, – жаловался мне генерал, – что ответит мне какой-нибудь прошедший огни и воды золотоискатель, когда я предложу ему, свободнорожденному американцу, убираться подобру-поздорову с американской земли? Даже если я заставлю его уехать, он тут же проскользнет назад. И не мне судить его, сэр: отогнать их от золота – все равно что отобрать кость у собаки.

– Несмотря на все договоры, – мрачно вставляет тут Поуп.