Дым - Дэн Вилета (2016)

— Это грех, вот что это такое. Преступление.

Она испепеляет Чарли яростным взглядом, словно считает виноватым и его. Использованный леденец в кулаке Чарли тает и липнет к коже.

— Я пойду, пожалуй.

Ливия не останавливает его. Лишь когда он уже стоит на пороге, девушка говорит:

— С Рождеством.

Чарли оборачивается.

— Уже? Я потерял счет времени.

— Канун Рождества. Мама выросла за границей. Она придерживается континентальных традиций. Будет праздничный ужин, потом рождественские песнопения.

— У меня нет для вас подарка.

— Я на него и не рассчитывала.

Она произносит это холодным, отстраненным тоном. Точно всего, что случилось утром, не было вообще.

— Дым — это безумие, — повторяет про себя Чарли, шагая вниз по лестнице. — Вот почему она такая. Она — дочь своего отца. Он потерял рассудок. Поэтому она боится.

Чарли все еще обдумывает эту мысль, когда входит в гостевую комнату и видит там Томаса. Дверь на террасу открыта, и Томас сидит на ее пороге. В тусклом утреннем свете он выглядит осунувшимся и нездоровым. Дождь намочил один рукав сорочки, и ткань прилипла к руке.

Чарли плотно закрывает дверь в коридор, после чего говорит:

— Я знаю, что это за леденцы. И я понимаю дым.

Томас поворачивает к нему лицо, по которому струится вода:

— Я знаю больше, чем ты, Чарли. Я прочитал Библию.

Они садятся на пол, плечом к плечу, и рассказывают все друг другу.

Ливия

Рождество мы проводим вместе с гостями. Мама, соблюдая обычаи своего семейства, подает карпа в черном сливовом соусе и картофель с маслом. Я говорю, что трапеза должна напоминать нам о посте, а добавление фруктов к рыбе делает блюдо слишком сладким и аппетитным, но она игнорирует мое возражение. У нас гости, твердит она, а монастырской едой можно питаться, когда они уедут. Вечер испорчен еще и тем, что Лиззи, судомойка, пытается стащить подарок из-под рождественской ели. И мне выпадает несчастливый жребий — я застаю ее в момент кражи. Бестолковая гусыня путается в своей грубой лжи и тут же испускает облако дыма. Маме остается лишь отправить ее на кухню, и мы все смотрим, как она убегает, стуча по полу тяжелыми башмаками, в неприлично задранной — до икр — юбке.

Несмотря на это, праздник проходит довольно торжественно. Я была рада обнаружить, что мистер Купер — Чарли, как он настойчиво просит называть его, — обладает превосходным голосом для исполнения гимнов. И вообще это вежливый, даже приятный гость. Утром в Рождество я удивлена: он ждет меня перед отцовской дверью, когда я туда подхожу. Он ничего не объясняет, лишь весьма мило краснеет, берет из моих рук кувшин и губку и принимается помогать. Мне нравится то, что он краснеет. На этот раз он отказывается от леденца и, когда дым завладевает им, скромно держится в стороне до тех пор, пока вновь не обретает спокойствие духа. Отец проникся к нему симпатией, и, уже уходя, мы слышим, как он напевает какую-то глупую песенку. Мистер Купер подхватывает мелодию и начинает прыгать по коридору как безумный.

Мистер Аргайл совсем не такой. При нем я чувствую себя неловко. В его взоре есть что-то напористое, нахальное, ищущее, что заставляет меня вспомнить о моем невзрачном платье и скучной прическе, о старых стертых башмаках, которые я ношу дома. Нет, я не хочу выглядеть привлекательнее ради него — лучше бы Господь вообще избавил меня от его взглядов, — но к ужину выбираю ожерелье и переодеваюсь в шелковое платье, подаренное мамой ко дню рождения, лишь для того, чтобы поставить его на место. Хотя не так уж часто я вижу его, моего темного кузена. Мистер Аргайл днями напролет сидит в кабинете матери, где она забивает ему голову своими теориями. Непонятно, верит он ей или нет: на ней он тоже подолгу задерживает свой странный взгляд. Сила этого взгляда такова, что его собственное лицо остается непроницаемым. Полагаю, в школе его не любят.